Долго молчали.
— Еще чайку? — спросила хозяйка.
Гостья отрицательно мотнула головой и чуть погодя спросила:
— Почему так случилось с Глафирой Петровной?
— Думаю, не по своей воле она ушла. Решила, что и ее возьмут. Алексей ведь первый год вообще ничего не говорил, ни единого слова. Нашли мы его с Ванюшкой в овраге голого — мародеры успели раздеть. Ваня — внук Глафиры Петровны.
— Такой беленький весь?
— Да. Альбинос. Царство ему небесное!
— А с ним что?
— Убили из-за меня. На третий год Алексей поднялся, лицо восстановилось, в смысле мимики, стал он колхозных коров пасти, как вольнонаемный, а я ходила к нему. Вот мальчишки и дразнили меня, обзывали шалавой. Ванюшка кинулся в кучу, начал бить всех подряд, а кто-то достал его кастетом в висок. Он сам те кастеты отливал и продавал мальчишкам.
— Господи! — Александра троекратно перекрестилась.
— Вы верующая?
— Фронт прошла. А на переднем крае всем хотелось Божьего заступничества, все просили тайком.
— Я, когда забеременела, тоже надела крестик. А насчет тети Глаши понятно: она испугалась, что раз Алексея забрали, Воробья забрали, то и ее…
— Ее-то за что?
— Она подумала, за подделку Алешиных документов, подумала, что это Витя-фельдшер стукнул. Она ведь Адама нарекла Алексеем в честь своего умершего младшего брата и фамилию ему свою присвоила — Алексей Петрович Серебряный. Ведь ни имени, ни фамилии его мы не знали, а он сказать не мог. А Воробей сказал: «Нельзя, чтоб человек был никто и звать никак». Она, тетя Глаша, тоже была Серебряная.
— Я знаю ее фамилию. — Александра вынула из потайного кармана платья свидетельство — о регистрации брака с Домбровским Адамом Сигизмундовичем и, развернув, положила его на стол.
— О, у вас розоватое, а у меня зеленоватое. — Ксения полезла в тумбочку, достала свое свидетельство о регистрации брака — с Серебряным Алексеем Петровичем и положила его рядом со свидетельством Александры.
Так они и лежали на столе, два свидетельства разного цвета, но заверенные одной и той же круглой печатью и подписанные одним и тем же лицом: Серебряной Г. П.
— А загс, где вас расписывали, сгорел, когда немцы бомбили, в тот же день, что и ваш госпиталь. Тетя Глаша так горевала, что копии многих документов в область не отправила — некуда было отправлять, областной центр тогда немцы взяли, а мы остались на краешке, неоккупированные… Тетя Глаша при регистрации спросила, как водится: «Берете фамилию жены или остаетесь при своей?» А он отвечает вдруг: «Беру фамилию жены — Половинкин». Ну и на меня так глянул, что я говорю: «Остаюсь при своей — Половинкина». Потом мне объяснил: «Пусть у дитя будет фамилия настоящая. По матери главнее, чем по отцу», — так он считал. Когда мы расписывались, я уже на восьмом месяце была.
