Ни с кем из них, однако, я близко не знакома. Они сдержанны, хотя приветливы, безукоризненно вежливы (Неккерман — чуть преувеличенно: за счет профессии, очевидно), но это лишь вежливость, и не более того.
… Летом 1970-го в связи с большим количеством участников (половину, кстати, составляли женщины) в Аахене было решено провести основную программу в два дня. По жребию в первый день розыгрыша Большого приза за команду ехали я на Пепле и Иван Калита на Тарифе, во второй — Иван Кизимов на Ихоре. В первый же день выступили Линзенгофф на Пиафф и Неккерман на Мариано.
По сумме баллов двух участников сборная ФРГ имела после первого дня солидный запас. Во второй же день одновременно решалось, кто попадет в переездку и, значит, сможет бороться за медали в личном зачете.
Надо сказать, что команда наша первой еще ни разу не была, хотя в личном зачете уже побеждали Филатов в Риме и Кизимов в Мехико. В 1964 года в Токио сборная СССР имела бронзовые награды, в 1908 году в Мехико — серебряные.
Здесь, в Аахене, на командную победу мы тоже не очень рассчитывали — и за второе-то место предстояло драться.
Я после первого дня в протоколе стояла второй, чем не очень обольщалась: впереди еще были старты многих признанных «крэков» (синоним слова «ас» в конном спорте).
Утром второго дня пошла посмотреть езду Кизимова. Он выглядел хорошо, но без обычного блеска. Наш Григорий Терентьевич Анастасьев записывал баллы в книжечку, с которой никогда не расставался, однако подсчетов делать не решался.
Два дня назад, при выступлении в Среднем призе, который тоже разыгрывался как командный, Терентьич поколдовал в своей «бухгалтерии» и вдруг в восторге закричал: "Ура, мы вторые!" И кинулся обнимать спортсменов ГДР, поздравляя их с победой. Увы, Терентьич неправильно сложил суммы баллов. Он впал тогда в полное отчаяние и больше не решался опережать события.
Оценок Кизимова я не дождалась, командных — тоже: надо было торопиться в отель. И когда в холле ко мне подбежал хозяин, стал трясти за руки, твердя: "Гратулире, гратулире, радио — цвай пункте, руссише маншафт — вельтмайстер", я подумала, что неправильно его поняла, — неужели мы чемпионы мира? В этот момент за мной приехала машина, которую я ждала.
Годом раньше в Москву приезжал профессор Бено Хесс, директор Дортмундского научно-исследовательского института имени Макса Планка, занимавшегося проблемами биохимии и молекулярной биологии. Он посещал нашу кафедру, и я была в числе сотрудников, показывавших ему столицу. Обаятельный сорокатрехлетний профессор весело смеялся, когда я, стремясь выпроводить его из такси, где он норовил расплатиться, брякнула: "Плиз, гоу аут!" ("Пожалуйста, выйдите вон!"). Видимо, профессор Хесс в своей ушанке, приобретенной на случай русских морозов выглядел вполне «по-нашему», поскольку однажды в гардеробе ресторана его отозвал в сторону один посетитель и начал что-то шепотом по-русски выспрашивать. Профессор беспомощно пожимал плечами. Оказывается, тот поспорил с приятелем: правда ли, что за одним столиком с Хессом сидит Петушкова?
