Он в самую точку попал, драгоценный мой Копилин. Никому мои молитвы не будут нужны, кроме меня. Уже прошли десятки лет, а я с удовольствием перечитываю свои хроники. Это у Копилина проблемы. За что бы он ни взялся, все оказывается политикой. Вроде и суть хочет задеть, вечные человеческие страсти, а получается о политике, да ещё о мелкой, типа очереди за плодами манго или военной цензуры. А кому через тысячелетия это будет нужно? Самому Копилину через два года эти плоды набьют оскомину.
Вот и я, когда дошел до финала, заканчиваю строками:
Все садитесь за романы, переступите через меня.
Хороши строки! В самый раз для финала. Я Копилину хотел их уступить, он отказался и правильно сделал, потому что у меня ещё лучше есть:
Засим прервусь, ибо то, что происходит в голове, никак не соизмеримо с тем, что можно сотворить на бумаге.
Но меня опять терзает, что заключительный аккорд прозвучал не слишком торжественно и всеобъемно. Издержки воспитания дают о себе знать. Ибо что нам только не прививали! Ладно у меня муки финала, а Леониду Строеву было сложнее. Он делал ставку на человеческое сострадание. И читатели его зауважали. Но увлекшись человеком, он забыл о животных, одно лишь то, что многим живым существам просто так, от природы, даны такие качества, как сострадание, сочувствие, жалость, обязывает человека думать о большем и искать свое более высокое назначение. Если человеку дано увидеть естественные формы, если у него есть слух и руки, то все это, конечно, можно развивать до гипертрофированности, но неужели мы для того и явились, чтобы хорошо слышать, быстро бегать и бесконечно жалеть. Ведь и собакам снятся сны. Леонид Павлович наконец это заметил и понял, что, конечно, сострадание иметь нужно, но это качество, как и многие другие, на поверхности, а есть в человеке ещё нечто такое, что известно немногим, а нужно всем. И очень часто он теперь видит стоящим перед богом самого себя, такого ничтоже-суетящегося, тупого и гадкого, что от такой сцены в штанах у него делается потно, а господь грохочет, глумливо тыча в него своим огромным пальцем: "Ну, что ты слюни распустил! Сделал, зачем я тебя посылал на землю?"
"Говорил я много, - отчитывается Леонид Павлович, - удовольствий испробовал море, на хлеб зарабатывал, детей оставил, книжки сочинял..." Говорит и уже понимает, что именно от него ждал господь. И кается поспешно: "Себя не понял, не успел, умереть все боялся!" И как трахнет его господь по темени своим бессмертным кулачищем безо всякого сострадания, от одной досады, и заорет тут Леонид Павлович новорожденным криком от обиды на свой генетический род.
