Крыса! Опять крыса! Мне стало жаль себя, во мне вновь накопилось, и только он мог выслушать меня. Я жаловался ему, что хочу её забыть, что, может быть, хватит всех этих заоблачных потуг, что смог бы я жить просто, честно, мирно, умно... Он перебил:
- Боюсь, что просто не получится. Ты прикоснулся и ты заражен.
- Да к чему прикоснулся? - вскипел я, сознавая, что действительно заражен.
- К слову, к мысли, - неохотно ответил он, помолчал и снова заговорил о чередовании, о какой-то мере, о равновесии частей, когда во главу угла ляжет мысль и никого не подпустит, как свободная кошка. Но видно было, что говорит он неохотно, как о чем-то прописном, что ему давно известно.
- Ты внешне совсем не походишь на него, - перебил я и с интересом заглянул ему в глаза, - ты действительно он?
- По-своему, по-своему, - рассмеялся он, - от среды, все от ситуации, маскарад времени. Вчера ревели ослы, сегодня ревут бульдозеры, и я, вслушиваясь в их рев, помню об ослах. Маскарад, понимаешь ли.
И он задумчиво барабанит пальцами о спинку кровати. Я хочу ему рассказать, что мне снятся крысиные рожи и что будто я снова солдат, и вообще ничего хорошего не вижу в снах, кроме насилия и тревог. Я хочу спросить, не пророчество ли эти сны, но молчу, он тоже молчит, прохаживается по комнате и вдруг предлагает мне подзакусить.
- Я лишу её потомства, и тогда ей станет все равно, она не будет так плотоядна! - выкрикиваю я.
- Когда бог создавал этот мир, - спокойно говорит он, - он не наделил человека чувством наслаждения при размножении, понадеявшись на его разум, но у него не все удалось, вскоре увидел он, что человек ленив, и тогда обеспокоился за свой эксперимент и решил связать необходимость размножения с чувством наслаждения, посчитав, что так бесхлопотнее и цель будет достигнута без его постоянного контроля. И это одно из его самых мудрых решений.
Я смотрю на него с надеждой, я вытесняю из головы весь скептицизм, все недоверие, я хочу, чтобы он говорил, ну ещё немного, самую чуточку, чтобы раскрылся весь, разом освободив меня от пут и боли. А он молчит.
- Пусть эти глазки, эти лапки оставят меня в покое! Мне осточертела их возня, я не желаю участвовать в их крысиных переворотах! Гадство какое, господи! Откуда знаешь ты, чем был обеспокоен бог? Ты что, следил за ним в щелочку? Что ты ходишь вокруг да около. На то ты и есть он, чтобы давать ясные ответы. Говори!
Он внес ещё больше сомнений, поинтересовавшись, не считаю ли я, что цель давно достигнута, пробы сняты, а реакция продолжается по инерции, как в каком-нибудь романе под заглавием: "забытые пробирки". Потом понес какую-то чепуху о звездах и вселенной, о языке плоти и древе познания, о сохранении энергии мук, о желании дружбы и задачах творчества и вдруг остановился, и удивленно на меня посмотрел.
