Нематод заглянул в блокнот и поинтересовался, не повторить ли дословно?
- Нет, - посмеивался Строев, дописывая последнюю фразу, - в сто рублей, говорите? А что, вы его публично разоблачили?
- Да ну, Леонид Павлович, он на меня и так люто обижен. Печальный. Уехал он вчера, видите ли, хотел отыграться, ну я и уступил, сел и того...
И Нематод пристально заглянул в серые глаза Строеву, так, что что-то промелькнуло между ними, а что - непонятно.
- Вы же знаете, что я годами пасьянс раскладываю, пальцами каждую масть чувствую. Привычка.
И он снова по-особенному заглянул в глаза. Сердобуев часто мигал, не смеялся:
- А кто он такой, этот твой зам аэропорта ?
Этот вопрос доставил Нематоду огромное удовольствие. Он поцеловал Сердобуева в залысину и сказал:
- Летчик он первого класса, Федя.
Лицо у Сердобуева вытянулось, стало недоуменно жалким, детским.
- Так зачем он замом-то? Летчик первого класса - это же тоже хорошо.
- Милый ты мой поэт, до чего я обожаю твой теплый инфантилизм, прижался щекой к его щеке Нематод, - в камере хранения он служит, понял? В лучшем случае у него титул мастера.
- А-а! - затрясся Сердобуев, - так он мастер камеры хранения! Ну ты, Марк, даешь!
И загорающие поднимали головы и смотрели, кто это там так счастливо смеется.
"Виртуоз! - восхищался Строев. - Но на деньги он зря, зря!"
И тут он поймал себя на желании испытать то, что испытывает, лавируя между судьбами и умами, Нематод. Все, чем долгие годы занимался Леонид Павлович, представилось ему выдачей и приемом багажа; и кто знает, как Нематод смеется над ним, Строевым, среди подобных себе знатоков человеческих страстей.
"Может быть Марк - это и есть свобода, а мы в панцирях своих мироощущений, массовка для таких, как он?" - задавался он нелегким вопросом.
Смех над мастером сменился тоской, и Сердобуев вновь запереживал за состояние Леонида Павловича, когда услышал от него:
- Заземляешь, заземляешь, а им все мало, все не так, давай ещё проще. Больно нужны им эти умонастроения!
- Бог с ними, Леонид Павлович, - ласково говорил Сердобуев, - мастера камеры хранения - это же не читатели.
- Может быть они?! - закричал Строев и указательным пальцем тыкнул в сторону лежавших на песке людей.
Солнце стояло высоко, у воды плескались дети, никаких видимых страстей. И вскоре Леониду Павловичу приснился сон. Он увидел пропасть, в которой поселился мрак. На одной стороне стоит он, а на другой тысячи мастеров камер хранения. Леонид Павлович возбужден, активен и бросает одну за одной книги с яркой надписью "Прыжок". Бросит и, не дыша, следит, как книга, не долетая, исчезает во мраке, распушив листы. И тогда под призывы с той стороны, - "давай еще!" - он с новой энергией и надеждой швыряет книгу, а толпа скандирует: "ценность - сто рублей, давай, бросай скорее!" Наконец у него остается одна, последняя книга. Ужас охватывает Леонида Павловича при мысли, что и она не долетит. Тогда он как-то радостно и приподнято постигает, что прыгни он сам с книгой, расстояние окажется не таким большим и пропасть будет преодолена. Воодушевленный Леонид Павлович разбегается и под восторженный визг прыгает, оттолкнувшись от края что есть силы. Он летит над пропастью, зажмурив глаза, подогнув ноги, ожидая тверди, и его сознание плавится в непонимании: летит ли он в глубину пропасти, в объятия ли мастеров камер хранения или же куда-то далеко ввысь. Так он и просыпается зажмуренный, с подогнутыми ногами, с побелевшими пальцами, прижимающими к груди несуществующую книгу.
