Я смотрел на Иванову не отрываясь. Она спокойно сидела, положив обе руки на парту (пожалуй, у нее одной с первого класса сохранилась эта привычка), и, глядя не на англичанку, а чуть в сторону от нее (чтобы не нарываться на вызов, многие учителя, особенно молодые, этого не любят, когда их едят глазами), безмятежно ждала конца урока. Всё в ней было прекрасно: профиль, пробор, темно-синее платье (в форме она не ходила с начала этого года) – только мысли её до меня не доходили, их забивал Пелепин.
– Сарделечка, эх, сарделечка… – тосковал он.
Тут Иванова почувствовала мой взгляд и негодующе обернулась. Увидела меня в очках, брови ее поднялись, она толкнула локтем соседа и фыркнула.
Я поспешно отвернулся – и попал на волну Снегова. Снегов, морщась, смотрел в окно, у него было лицо страдальца и поэта.
– Выхожу на прямую к воротам, – мыслил Снегов, – слева Рагулин, справа Кузькин, впереди никого нет. Ворота пустые: они взяли шестого полевого, ну что ж. Их право рисковать, наше право – улыбаться спортивному счастью. „Давай!“ – говорит Рагулин. И – шайбу мне. Я – р-раз по ней, понеслась, запрыгала, как кошка. Подскочила – мимо ворот, подкатываю, досылаю. Гол. Вынимаю сам из ворот, бью – еще гол. Опять вынимаю, опять бью – еще гол, еще. Трибуны визжат, шведы обалдели. Стоят вдалеке и не решаются подъехать. А я вынимаю и бью, вынимаю и бью, спокойно так, красиво. „Давай, браток! – кричит мне Рагулин. – Давай!“ Я зазевался, должно быть, и не заметил, как меня засекла англичанка.
В реакции на наши безобразия у нее было четыре этапа. Сначала она краснела, и глаза ее наполнялись слезами. Потом – демонстративно отворачивалась и старалась не замечать. На третьем этапе, наоборот, она начинала смотреть в упор и иронически улыбаться, сильно при этом бледнея. В чем заключался четвертый этап – нам было неизвестно, так как никто пока еще д?ла до него не доводил.
Видимо, мы с ней прошли уже все три этапа, потому что, когда я о ней вспомнил, она смотрела на меня, хрустела пальцами и молчала.
Класс молчал тоже, класс даже перестал думать: все ждали, каким же будет этот самый пресловутый четвертый этап.
– Лисн ту ми, Карпенко, – сказала наконец англичанка, – ит из э бэд джоук, белив ми.
И снова замолчала, сильно при этом побледнев.
Я ничего не понял, но содрал с лица очки и медленно встал.
Весь класс смотрел на меня с любопытством, ожидая хохмы, Иванова тоже, она заранее приготовилась смеяться, это видно было и без очков.
