— Знаете, — сказал я, — отдайте мне мое письмо. Считайте, что я его не писал. Это я пошалил. Под пьяную лавочку. На спор. Я с приятелем поспорил, что Суслов даст комнату Суслову. Видно, не судьба. Мы уж доживем. У нас ведь 19 метров, все удобства. Занавесочка красивая посередине. Чтобы маму не будить, когда я поздно возвращаюсь. Чего там? У нас полный ажур. Вот люди из бараков переедут, и нам дадут. Верно? И война ведь была. Про войну я и забыл. Как же я мог?
Она смотрела с сочувствием.
— Не надо про войну, — сказал я. — Она ведь двадцать лет назад кончилась. И мы в той войне победили. Немцев и японцев. Только у них почему-то у каждого есть дверь. Не читали? Так кто кого победил?
— Вот это вы зря! — сказала она. — Это явно с чужого голоса напето.
Я улыбаюсь. Губы мои улыбаются, а глаза у меня плачут.
— Не надо, Суслов, — говорит она. — Не надо.
— Давайте письмо, — говорю я, — и забудем об этой шутке. Я ведь шутник.
— Ну как же я отдам, — жалобно говорит она, — оно ведь зарегистрировано. Я обязана ответ давать.
— Какой?
— Ну, мол, проведена беседа. Товарищ все понял.
— Так и напишите.
Я забираю со стола свое письмо и ухожу...
«Эй, оккупант, — говорит Авива, — когда придете в гости?»
Мы садимся с женой в машину и едем в гости. Я нарочно пересчитал, сколько у них дверей. Двенадцать...
«Клуб 12 стульев» «Литературной газеты» был очень популярный. «Литературку» читали по-еврейски — справа налево, с последней, 16-ой полосы, где и размещался отдел сатиры и юмора. Ее любили за то, что в ней старались писать правду. Конечно, это нельзя было делать в прямой форме. Нельзя было сказать, например: «Как ужасна и отвратительна советская власть!» А можно было сказать так: «Стояла тихая Варфоломеевская ночь». И имеющие уши слышали. И радовались, что все-то они понимают. Я редактировал эту полосу семь лет, с самого ее начала. Когда меня вызывал главный редактор и спрашивал: «А что вы, собственно, хотите этим сказать?», я отвечал: «А что вы подумали? Уж не хотите ли вы сказать, что этот афоризм применим к нашему строю? Странные какие-то у вас мысли...» И многое сходило с рук. Потому что на первых порах нам давали волю: газета должна была привлечь как можно больше читателей, ибо ей отводилась особая роль. В ней должны были проходить материалы, статьи и комментарии, которые по тем или иным причинам нельзя было печатать в «Правде» или «Известиях». Поэтому наш отдел был «наживкой», на которую должен был попасться массовый интеллигентный читатель. Вот нам и разрешали шалить. Мы и шалили. Когда образовался круг постоянно сотрудничающих с нами писателей (а мы уж отбирали самых талантливых), то нас стали приглашать выступить в различных научно-исследовательских и учебных институтах, в клубах и дворцах культуры, перед воинами доблестных вооруженных сил (так называли себя генералы и офицеры военных округов), в домах творческой интеллигенции и на стадионах. И мы превратились в хорошо организованное литературное шоу и загребали лопатой деньги, которые чаще всего пропивались или шли на покупку предметов широкого народного потребления из-под прилавков лучших магазинов Москвы. Наше шоу называлось «Клуб 12 стульев „Литгазеты“ в гостях у...»
