— Спиной ко мне сидишь, — сказал он, подходя к Кудайменде. — Смотреть на меня, значит, не хочешь? Ладно! Я уйду, а ты… Знаешь, что про тебя по аулам говорят?
— Ты и говоришь, подлец!
— Ладно. Только попомни — завтра выборы, так? Так вот ты голым задом в снег сядешь!
Кудайменде стал задыхаться, лицо у него вспухло и зачугунело.
— А-а! Вот ты и заговорил, вор! Раньше у меня был друг-вор, теперь еще один враг-вор, ну ничего!.. Знаю, знаю, уйдешь к этим рыбакам, может, еще стрелять в меня оттуда будешь… Пошел вон!
— Ну и что? И пойду к рыбакам! — тихо сказал Кален. — А пока я тебя, шакал, попотчую в твоем доме, а не у рыбаков!
В комнату один за другим входили встревоженные джигиты Кудайменде. Кален, мельком оглянувшись на них, стиснул доир бугристой громадной, рукой.
Кудайменде даже не успел подняться, успел только крикнуть:
— Хватайте вора! — и загородился рукой.
Кален стегнул его, метя в голову, но попал по руке и тут же поворотился к джигитам. У джигитов горели глаза, они пригнулись, кто-то уже было кинулся на Калена, сзади хорошо было кидаться, и они умели это — бить человека сзади, но когда Кален повернулся, когда они увидели крошечные змеиные глаза, хрящеватые, прижатые к черепу уши и синевато-черное рябое лицо конокрада, они сжались, замешкались…
— Отойди, убью! — рявкнул Кален, взмахивая толстым доиром и кидаясь к двери. Джигиты отскочили, и Кален, вывалившись из дому, тут же вскочил на коня.
На коне он уже спокойно, нехорошо ощерившись, оглядел аул и медленно тронулся в степь.
Кудайменде лежал молча. Джигиты переглядывались, им было неловко. Кудайменде поглаживал руку, щупал кость, не перебита ли.
— Кудаке… как вы? — наконец спросил кто-то.
Тогда Кудайменде поднялся и поглядел на своих джигитов.
— У, твари! — сказал он. — Пошли вон, шваль трусливая!
Джигиты, понурясь, вышли.
Кудайменде опять сел и долго молчал. Ни слова не сказал он и своей байбише, когда она вошла, только как был, в одежде, лег лицом к стене.
Из головы у него не шли слова Калена насчет завтрашних выборов. И зачем только он выставлял себя на них? Сначала его уговаривал старший брат Алдаберген. Потом принялся за него и младший Танирберген, он слушал, слушал, и яд будущей власти вошел в него. Сколько было хлопот, сколько разъездов, сколько денег на угощения и какие сладкие мысли были по ночам!
Ах, проклятый Кален! Ну ничего, ничего, авось и обойдется, ибо все, что нужно, сделано… А тогда — клянусь аллахом! — найдем местечка два в тюрьме — одно Калену, другое Еламану.
