– Это вами не прочувствовано! – отшил пахаря Винокуров.
– Как так?! – вздыбился певец всесоюзной житницы. – А ваши многозначительные поэзы о войне – они, что ли, прочувствованны?
Но свой раунд чудила проиграл. В пику зарвавшемуся наглецу, мэтр огулом пригрел нас троих. Овчинникова (муж-оформитель обещал оплачивать ей челночные поездки) просилась на заочный, Леля – на дневной.
– Вас бы я, пожалуй, взял… – пухлой ладошкой покрутил в воздухе костяной божок и вопросительно глянул на меня.
Кто-то накануне втемяшил мне, будто без трудового стажа на стационар ни в жисть не пролезть. Потому я и залепетал про заочное.
– Будь вы москвич – я не видел бы препятствий, – развел руками почетный член Гонкуровской академии, – а так… Могу предложить только дневное…
– Он хочет, хочет, Евгений Михайлович! Просто ни черта в этом не фурычит! – затараторила Кошкина, взваливая меня на закорки: весталка санчасти средь ухающих фугасов.
– Вот и замечательно! – подытожил мастер, явно удовлетворенный столь лапидарным объяснением.
Фиктивную справку – якобы два года я спасал утопающих на лодочной станции – мне без особых проблем добудет отец.
Винокурова нам присоветовал нимфчанин Ян Пробштейн, заядлый теннисист, перелагатель Элиота. Он же и приютил временно нашу разношерстную команду. Жена его, сексапильная татарская дива, была на голову выше суженого. Ян, пыхтевший культуртрегером при родном домоуправлении, обладал увесистой связкой ключей и потому разместил землячек в одной из пустовавших хрущоб. Я же остался на оттоманке в его крохотной гостиной. Сдается мне, хозяин на ночь умышленно приотворял дверь из спальни: отзвучия супружеских ночных кувырканий барочно обрамляли его гордое переводческое «эго»[1]…
Но и я не отставал: на глазах у Лели закрутил роман с Сашенькой. Мешковатый флирт уныло дотлевал в Минске. Возвратясь туда в подвешенном состоянии, я зыбил веслами поверхность, словно размешивая сахарные облака в чайной пиале Заславльского водохранилища. Глупышка втюрилась до такой степени, что решилась угостить меня ростбифом в ресторане «Потсдам». Там-то я и лишился джентльменского звания! Впрочем, она, вслед за старшей сестрой, вполне конкретно облюбовала мой «приятный райончик»… Отца, Вадима, Сашенька решительно не понимала, осуждала за регулярные попойки и болтовню об искусстве. Последняя наша встреча состоится через год, в поезде «Минск-Москва»: она выучит чешский и устроится экскурсоводом.
Однако вернемся к Яну. Рифмы мои он удостоил похвал, но – дабы я чересчур не заносился – пястью приплюснул щенячье самомнение:
