Случилось все из-за моей сестры. Я умолчал о ее существовании? Это оттого что мы видимся крайне редко: разрыв, произошедший между нами, лишний раз свидетельствует о всесилии хромосом (внешне, да и человеческой сутью, она, как ни печально, все больше напоминает Мирру).
Так вот. Лена репатриировалась на полгода раньше родителей – завезя в Землю Обетованную московского пропойцу Василия, сидевшего на химии за избиение таксиста (по странному совпадению он, за несколько лет до меня, служил в той же самой волгоградской учебке). Поселились они в киббуце, обзавелись видеомагнитофоном, усыновили двух песиков – по кличке Шахор и Алеф, – да вот беда: животины эти не чета зеленому змию!
Теперь ему, разведенному, выплачивают ежемесячное пособие по инвалидности: так в Израиле классифицируют алкоголизм. Впрочем, надо отдать должное – сюда он рвался ретивее нас.
– Маманя, Васятке вызов пришел! – егозил шалопут у себя в Коломенском.
Чему удивляться? – Ведь и пионеры сионизма осушали болотные топи под прямым влиянием толстовских романов! Как писал Флобер: «Благодаря шампанскому, французские идеи распространились в Европе»…
Уйдя от своего пьяницы, сестра, по безвыходности, вынуждена была вклиниться в триумвират старейшин – и без того уже давший изрядную трещину: у Мирры от чужой пасторали сосало под ложечкой. Об этом она и молчала все дни напролет, изводя мою впечатлительную маму.
– Тебя, видно, бесит, что я у Томочки еще жив? – не выдержал однажды папа.
– Вганье! Егунда! – каркнула Мирра, на несколько суток замуровавшись в спальне.
Прямолинейность моей сестры ускорила развязку: желчную тетку она чуть что попросту поднимала на смех. Трудно поверить, но впоследствии Мирра не уставала обвинять моих родителей в заведомом вероломном расчете: мол, съехаться с Леной они сговорились еще в Минске… Не из процесса ли над коллегами-вредителями усвоила она уроки казуистики? Скрепя сердце тетка вернулась в семью дочери – и безвременно свела в могилу зятя-геодезиста.
Ехал я через Ростов и Харьков, хмелея от беспризорной передышки и за откидным столиком зарифмовывая «Возвращение в Нимфск»: тогда-то впервые и пришло в голову переименовать родной город, коему явно недоставало романтической ауры.
Гладкие бабы и куркули в шитых косоворотках разделывали воблу – точно колупались в радиосхеме. Один вдруг протянул мне глянцевую куриную пульку. Я опешил.
– Не робей, хлопец, казак угощает! – подбодрила меня одутловатая попутчица.
