– Я опаздываю, – выдохнула она. – Пропусти меня! Разве ты не видишь, что я опаздываю?
Каждый первый четверг месяца Лоранс играла в бридж со своими однокашницами; самое большее, что она могла проиграть или выиграть, – это сто франков; поэтому такая сумасшедшая спешка меня сильно удивила.
– Ну что ж, иди, иди! Не ставь только наш общий счет на большой шлем.
Но она уже открыла дверь и, не дожидаясь лифта, засеменила вниз по лестнице. Я облокотился о перила. Лишь с нижней площадки Лоранс посмотрела вверх каким-то сияющим взглядом и с явным облегчением крикнула:
– Ну и как же ты собираешься скрутить этих банкиров?
Саркастический вопросец. Она строила из себя гордячку, но я-то был уверен, что в конце концов Лоранс не откажется от денег, которые сегодня были ей так ненавистны. Ей никогда не удавалось слишком долго презирать звонкую монету.
– Как скручу? – выкрикнул я, перегнувшись через перила. – Дорогая, положу все эти доллары на твое имя, отдам все тебе, одной тебе. И никакой моей подписи на чеках не понадобится! Иногда, если захочешь, выпишешь мне чек.
И, чтобы не слышать отказов и протестов, убежал в квартиру и захлопнул дверь. Однако ее крик, который я успел услышать, был скорее удивленным, чем протестующим.
Это был один из дивных мягких парижских вечеров конца сентября. Небо еще заливала синева – то густая, то прозрачная, как морская волна, то сумеречная, ночная; но это великолепное полотнище, протянувшееся от горизонта до горизонта, местами уже стало выцветать, особенно по краям оно казалось порванным, слегка запятнанным, в подтеках, словно тронутое стайками розовых облаков, вобравших в себя зябкий сероватый пресный отблеск городских огней, расцвечивающих низкое, будто зимнее, небо – скоро и все оно скроется за облаками. Но в этот вечер вдруг повеяло холодом, надвигающейся зимой; где-то неподалеку садовник или подметальщик развел костер из опавших листьев – в изысканно-терпком запахе дыма чудилось что-то подкупающе детское, он навеивал воспоминания о деревне, особенно мучительные, если все детство прошло в городе.
На поэтический лад меня настраивали беседы с Кориоланом, к которому я отправился в наше любимое кафе, как только Лоранс вышла из дома. Я показал ему копию договора с банком и вновь почувствовал на себе снисходительно-любящий взгляд, которым он, к моему великому стыду, обычно меня осаживал.
– Ну в самом деле, послушай, – сказал я, – ведь не может же Лоранс отказать мне в подписи, если я захочу взять свои собственные деньги в банке? Это просто немыслимо!
