Стоп, гауптштурмфюрер! Что значит — не может?! Ты только что видел его перед собой, и он пытался выйти. И не знал при этом, что есть приказ, запрещающий покидать сеансы для военнослужащих. Вот где у него вышла осечка… Он вернулся в зал и теперь снова сидит… с чем сидит? Ах, он же был без сумки, хоть и с автоматом… Значит, все-таки диверсия.
Ну что ж, взрывай это баранье стадо. Оно того заслуживает. Лично он, гауптштурмфюрер Геллерт, не даст и полка румын за одного немецкого солдата.
А впрочем, надо попробовать взять разведчика. Поразбираться в характере, логике мышления. Если удастся, конечно. А не удастся, так не удастся. Спишется на обстоятельства.
Господи, да не бесполезно ли это все? Предчувствие близкой смерти легким ядом проникло в кровь, затруднило на мгновение работу сердца и мозга и — ушло, исчезло, изгнанное волевым усилием.
Бесполезно или нет, надо действовать, что-то предпринимать. Как ни презирай румын — служебный долг есть служебный долг, его надо выполнять до последнего часа. Как того требуют партия, фюрер, дисциплина.
Геллерт оттолкнулся от стены, на которую опирался, и окликнул начальника патруля.
Вернувшийся на свое место Мурашов услыхал, как прошел возле стены, пригибаясь перед экраном, устремился к выходу и застыл там парный патруль. Оглянулся — еще двое встали у двери в фойе.
В чем дело? Неужели его засекли? Тогда почему не взяли там, в фойе, в самых удобных условиях? Но ясно одно: отсюда уже не выйти. После кино начнется проверка документов, фильтровка… на что рассчитывать? А если охота действительно за ним, могут подстрелить, и все. Тогда задуманное вообще превратится в бессмыслицу.
Если, сев обратно на место, Мурашов просто передвинул стрелки будильника вперед, чтобы перевести дух и обдумать положение, то теперь он снял нитку с рычажка, обмотнул ее вокруг пальца.
Тяжело, оказывается, помирать в темноте, не в бою, без ребят, без батальона…
Там, конечно, хорошо теперь управляются и без него. В боях, маршах состав начинает меняться, и, может статься, настанет время, когда некому будет вспомнить, что существовал еще и такой комбат, как капитан Мурашов.
А ведь непросто оно ему далось, комбатство… В прошлом году, в ноябре, батальону, где он командовал ротой, поставлена была задача любой ценой взять высотку, перед которой они топтались добрый месяц. Мурашов вызвал перед атакой двух самых метких стрелков роты, ефрейтора и младшего сержанта, и сказал: «Анисимов, видишь пулеметное гнездо вон там, у немцев? Не туда смотришь! Вот, правильно… Это будет твое. А вон то — твое, Дурдыев. В атаку вы не идете. Но имейте в виду: чтобы нам этих точек было не видно, не слышно! Подавить наглухо, чтобы там никто головы поднять не мог! Пока сами не ворвемся в первую траншею». «А… потом нам что делать?»— спросил бесхитростный Анисимов. «Потом… — хмыкнул Мурашов. — Потом ноги в руки, и — поспешай-поспешай! Товарищи ждут, скучают!»
