– Ничего. Всему свое время, – успокоил Охотник, кладя трость и присаживаясь на табурет. – Бери хлеб, мажь вареньем. Не стесняйся.
– Я… это… не голоден, – сглотнув слюну, не слишком уверенно буркнул Данила.
– Я тебе дам не голоден! – ухмыльнулся Ярослав. – Сказки мне не рассказывай. Бери, я сказал. Лопай. И я с тобой, за компанию… – Пододвинув к себе батон, Охотник покромсал его тяжелым армейским ножом на толстые ломти. Один ломоть оставил себе, другой вложил в руку Данилы. После разлил по кружкам ароматный чай.
– Вот теперь порядок. – И с демонстративным аппетитом откусил кусок, промычав нечто восторженное и прихлебнув чай. – Варенье свое. У нас с женой дом за городом. Рядом река, лес. Ягоды она сама собирала. Она у меня вообще – золото…
– А дети у ваф ефть? – жадно уписывая столь королевское угощение, спросил заметно расслабившийся, чуть освоившийся в каптерке Гном, активно работая челюстями и уже поглядывая на другой кусок батона.
– Пока нет, – улыбнулся Ярослав и подмигнул. – Но, думаю, это не надолго. Максимум до осени. Ну, что? Вкусно?
– Офень, – кивнул, облизывая губы, Данила. – А мофно мне…
– Можно. Пока все не умнешь – обратно не отпущу. Вперед. Голодный солдат на привале – плохой солдат. А вот в бою – совсем наоборот. Чересчур много жрать нельзя, сразу кровь от мозга к желудку оттекает, реакция и бдительность почти наполовину теряются…
В тесной каптерке, с двух сторон заставленной под самый потолок стеллажами с одеждой, обувью и прочим мелким имуществом, включая банки с ваксой, мыльно-рыльно-пыльные принадлежности, свертки с агитационными плакатами и макеты гранат, автомата «ППШ» и пистолета Токарева, в отличие от сотрясаемой богатырским храпом и наполненной не самыми приятными запахами курсантской казармы было уютно. Тихо. Пахло дымком, заваркой и гуталином. В неплотно закрытое шторами одинокое окошко глядела с морозного ночного неба полная луна, а в печке тихо шелкали сгорающие поленья и протяжно гудело от хорошей тяги.
– Ты где драться учился? – спросил, разливая чай по опустевшим кружкам, Ярослав, когда Гном управился с остававшейся в гордом одиночестве горбушкой, затем по-простецки смел со стола в ладонь все хлебные крошки, бросил в рот и теперь, почти не моргая, в упор смотрел на банку с вареньем, где оставалась еще добрая половина. – Лопай, лопай… Так где?
– А что, получается? – быстро, как пулемет, орудуя ложкой, не без самодовольства поинтересовался Данила.
