Вытащив тракториста на крыльцо, Ярослав бросил его, вернулся в кухню, взял бутылку самогона, накинутую на стул драную телогрейку, вновь вернулся на крыльцо, подождал минуту, пока перепачканный кровью, шатающийся, хлюпающий и свистящий сломанным носом парень примет более-менее вертикальное положение, сунул бутылку в карман ватника и отдал телогрейку в руки Михаила. Процедил сквозь зубы:
– И запомни на будущее, щенок. Не стоит, не разобравшись, с кем имеешь дело, сразу открывать пасть и тявкать на всех подряд. И – еще… Оставь Свету в покое. Не любит она тебя. И никто не полюбит. Если будешь продолжать в том же духе. Все, свободен. П-шел вон отсюда!..
Ярослав легонько подтолкнул пьяного тракториста к калитке, но тот, вдруг проявив чудеса ловкости и неожиданно извернувшись, попытался снова ударить Охотника в лицо. Это было уже слишком. Таких твердолобых нужно учить хорошим манерам не словами – исключительно дубиной.
Быстрое движение – и Васюк, хрюкнув, схватился за живот. Еще один толчок, открытой ладонью в лоб, – и он с грохотом скатился с крыльца, пересчитав затылком все четыре ступеньки. Из засунутой в карман ватника бутылки стал вытекать на землю, громко булькая в окружающей абсолютной тишине, вонючий мутный первач.
За спиной Ярослава скрипнула дверь, вышла Света в накинутом на плечи платке. Прижалась к нему, обняла крепко-крепко, уткнулась щекой в грудь. Спросила тихо, не глядя на незадачливого и дерзкого ухажера:
– Что с ним?
– Ерунда. Кажется, пришлось сломать ему нос. Ничего, до свадьбы заживет, – сказал Охотник, сглотнув подступивший к горлу ком. В груди вмиг стало горячо. Сердце бешено колотилось. Но – отнюдь не от скоротечной стычки с валяющимся внизу, размазывающим сопли и сучащим ногами наглецом. Про Васюка-младшего Ярослав уже забыл. Потому что рядом с ним была Света. Самая восхитительная девушка на земле. Он чувствовал каждый ее вдох, каждый удар гулко стучащего сердца…
– Господи, я так испугалась, когда он пришел! – всхлипнула дочь сенсея и крепче стиснула в кулачках отвороты колючей, распахнутой шинели Охотника, словно боясь, что сейчас он возьмет ее за запястья и отстранится, снова превратившись в того чужого, незнакомого и кажущегося почти нереальным студента Славу Корсака, из отцовских дневников. – Сначала Мишка пытался уговаривать меня, а потом, когда окончательно напился и понял, что это бесполезно, врезал кулаком по столу и сказал – сейчас добью этот пузырь, а потом ты… ты…. и я…. Как же я его ненавижу!
