Багровое око | страница 13



…От погони они отделались сравнительно легко, хотя Конан не переходил на шаг очень долго, стремясь оставить как можно дальше за собой зловещую базарную площадь, а заодно и весь центр города с темными квадратными громадами храмов, бритоголовыми жрецами и их многочисленными стражами.

Наконец, когда улицы стали совсем извилистые и узкие, как катакомбы, когда в нос ударила вонь от гниющих тут и там нечистот, и стало ясно, что они достигли кварталов городского дна, киммериец перестал бежать. Бронзовое копье он выбросил в канаву еще раньше, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания.

Спутник его, не отстававший все это время ни на шаг, выглядел еле живым от усталости и жары. К счастью, они быстро отыскали воду. Отдышавшись в тени возле арыка и вдоволь напившись, Конан хотел уже распрощаться со своим новым знакомым, чтобы кружным путем вернуться к себе на постоялый двор и там хорошенько обдумать, что в такой ситуации разумнее всего делать дальше.

Но спасенный не пожелал расставаться так скоро. Он твердил, что обязан Конану жизнью и хочет непременно отблагодарить его хоть чем-нибудь. К сожалению, денег у него почти нет, но он может хотя бы угостить его вином в приличном кабачке, а также, если Конан захочет, спеть и сыграть ему на цитре.

Киммериец ответил, что от музыки у него начинает гудеть в голове и чесаться за ушами, что местное вино погружает его в глухую тоску, а что касается приличного кабачка, то там непременно окажется кто-либо из бывших на базарной площади, и лысому жрецу останется только выслать в нужное место десяток стражников…

Но вырванный из когтей птички оказался настырен и красноречив. В конце концов они сошлись на кабачке, но захудалом, где-нибудь на окраине, подальше от бдительных глаз жрецов Великого Змея.

Как ни странно, вино им подали совсем неплохое, что приятно удивило Конана. Голова от него не наливалась чугуном, напротив, становилась все легче, все звонче. Возможно, играл свою роль и нрав собеседника — непринужденный, искристый, как то же доброе вино. Как выяснилось, спасенного звали Шумри, и был он родом из Немедии. На недоверчивое замечание Конана, что имя его совсем не походит на немедийское, тот беспечно заметил, что настоящее свое имя он не произносил и не слышал так давно, что позабыл его напрочь. «Шумри» — это кличка, привязавшаяся к нему в полупустынях Турана и означающая что-то вроде степного ветра, пинающего перекати-поле.

На вид он был не старше Конана. Среднего роста, узковат в плечах, но гибок и быстр, как ящерица. Темно-каштановые с рыжим отливом волосы дыбом вставали над высоким лбом, топорщились на макушке, словно шерсть испуганного зверя. Странна была обильная проседь на висках и темени, никак не вяжущаяся с молодым лицом. Глаза были кругловатые, неопределенного цвета, отливающие то зеленью, то желтизной. На впалых щеках и остром подбородке росли редкие кустики того, что очень условно можно было назвать бородой. О своей родословной Шумри умолчал, сказал лишь, что покинул родной дом в ранней юности, движимый, как он объяснил, все тем же «неискоренимым любопытством». Он исходил немало стран Запада и Востока и сейчас намеревался податься на Юг, к истокам великой реки Стикс и еще дальше.