Не дожидаясь согласия или протеста, Бел шевельнулся в своем кресле, и капюшон сам собой упал с его головы. Но вместо лица обещанной девы киммериец увидел лишь клубящуюся тьму, из которой на него глядел один-единственный, желтый, с черным вертикальным змеиным зрачком глаз. И столько холода, столько нечеловечности было в этом взоре, что северянин, невольно отпрянув, вскрикнул.
В следующий миг капюшон таинственным образом снова оказался на месте, и варвар услышал спокойное:
– Я пошутил, друг мой Конан. Сегодня у меня нет настроения принимать облик глупой похотливой бабы. Настроение у меня совсем другое… Но не бойся. Пока я не хочу пугать тебя и причинять тебе зло… Пока.
– Так что же, о Бел, тебе надо? – сквозь зубы проговорил варвар. Никогда еще ему не приходилось беседовать с богом, и поэтому он ощущал себя беспомощным листком в объятиях осеннего ветра.
– Ты обидел меня, друг мой Конан, – быстро ответил Бел, точно ждал этого вопроса. – Обидел и рассердил. Без повода, без причины. Я
– бог, но я чем-то похож на вас, на людей. Я люблю, когда любят меня. Люблю, когда мне молятся, приносят жертвы. Когда меня уважают, короче говоря. Асгалунские воры и зуагиры-кочевники почитают меня чуть ли не за верховное божество, и поэтому я помогаю им. Иногда. Если есть настроение. Бог, которому не поклоняются – не бог. А что делаешь ты, Конан из Киммерии, шадизарский вор? Ты, вор, воруешь у того, кто покровительствует ворам! И как, ты думаешь, должен я поступить с тобой? Похвалить за храбрость и смекалку и одарить по-божески? А, Конан?
Бел усмехнулся; но не было веселья в этой усмешке: ледяным гневом сквозило в ней. Конан съежился в кресле, инстинктивно пытаясь сделаться как можно меньше и незаметнее. С неожиданной ясностью северянин вдруг увидел конец своей жизни: он на века останется здесь, в этом призрачном подземелье, в компании темного божества… а на утро остывшее тело варвара найдут в комнатенке трактира «Кровавые кони». И никто, ни одна живая душа не узнает, где, как и за что умер славный воин из Киммерии.
От горечи и бессилия ему захотелось плакать, но он сдержал комком подступившие к горлу рыдания. Все же что-то осталось у него от прежнего Конана, крохи, тень, след на прибрежном песке – но осталось. Поэтому он вскинул голову и спросил, постаравшись, чтобы голос его звучал твердо:
– О Бел, ты хочешь наказать меня?..
– Наказать? – засмеялся Бел. – Неужели ты еще не понял, что уже сам себя наказал? Ведь ты отдал принадлежащий мне посох тому, кто нанял тебя украсть его. Как ты там сказал бедному глупому сторожу в храме, – мол, должен положить в хранилище самое ценное, что у тебя есть? Рубин, мол, должен отдать Белу, так было? Что ж, друг мой Конан, все так и вышло. Ты украл мой посох и – слушай внимательно! – вместе с ним отдал самое ценное, что у тебя есть… Догадываешься, что именно?
