– Отрекаешься от порочащих связей? – ядовито поинтересовался Юрий Иванович.
– Мне не от чего отрекаться. Я его видел, но мы не были знакомы.
– А что твой приятель говорил о нем? – спросил Коля.
– Ничего существенного. Мамаша его могла сказать, мол, дегенерат снова оставил свет в туалете. Обычные коммунальные дела. Я в их отношения не вникал.
– Сейчас придется вникнуть, – сказал Коля.
– Извините, товарищи, – подала голос редакционный профорг Жанна Боровик, и голос ее задрожал от волнения, вызванного ответственностью момента. – Я согласна с Николаем Карповичем в том плане, что время либеральное, но позицию комсомольской газеты нам, слава-бо, пока никто не давал указивку менять.
Она любила украшать речь украинскими словами вроде этой “указивки”. Это был жаргон национальных кадров, с которого они, однако, никогда не переходили на украинский целиком, хоть он и был для них родным. Родной, да не официальный.
– Поэтому, – продолжала волноваться Жанна, – тут очень важно не удариться в лирику. А Дмитрий, как раз, склонен к этому. И это прекрасное качество для его очерков, а такой острый, критический материал я бы дала подготовить Саше.
Саша Плинтус был восходящей звездой отечественной журналистики. О том, что его очередной материал опубликовал “Собеседник” или “Комсомолка”, говорили больше, чем собственно о материалах. Признание центральной прессы придавало его писанине такой вес, что обсуждение ее было равносильно проявлению злобной зависти.
– Ну, лирику мы отожмем, – заметил Юрий Иванович, профессиональный, в первую очередь, редактор. – Итак, Митрий Михалыч, – это тоже был их жаргон – по отчеству и на ты. – Я думаю, что за это дело возьмешься именно ты, и я объясню почему. Речь идет о самоубийстве. Соседи в этом случае – главный источник информации. Если придет незнакомый человек, здрасьте я из газеты, ответ будет – “выбачайте, ничого не чулы”. Поэтому нужен кто-то, кого они знают. Это – ты. И надо еще будет связаться с одним нашим товарищем из комитета. Николай Карпович даст тебе необходимые детали. Лады?
Взгляд у Плинтуса, до сих пор щипавшего свои реденькие усики, погас. Он поднялся, а за ним и остальные стали отодвигаться от стола.
Я прошел за Колей в его кабинет. Коля сел за стол, я – напротив него.
– Так я не понял, ты мне дашь телефон этого товарища или... Как я его найду?
Коля не стал торопиться с ответом. Он демонстрировал мне, что он начальник, а я – подчиненный. И, стало быть, должен ждать. Устроив руки на столе, он внимательно смотрел на меня, словно раздумывая над тем, как ответить лучше. Потом взял за края лежавший перед ним блокнот и подвинул чуть вперед. На сантиметр. А потом на полсантиметра назад. От этой претенциозности меня снова чуть-чуть стало укачивать. Он же, добившись своего, снова сложил руки вместе. Интересно, его кто-то научил этому трюку или сам придумал? Начальники, которым не хрен делать на работе, любят придумывать всякие штуки, чтобы действовать на нервы подчиненным и заодно изображать сосредоточенность и занятость. Наконец он сделал движение головой вперед, видимо, чтобы подтолкнуть к выходу долго назревавший ответ:
