– Да что вы! – Афоня порывисто вскочила с кровати – да тут же вновь на нее рухнула от сильнейшего головокружения.
– Эвон какова! – кинулся к ней Шубин, целомудренно одернул задравшуюся рубашонку, прикрыл голые ноги девушки одеялом. – И не вздумайте дергаться, милая моя. Как сказал доктор, коего хозяин призвал, у вас в голове произведено легкое мозготрясение, а потому надо самое малое сутки в постели провести, чтобы ежеминутно в обморок не брякаться!
– Сутки?! – с ужасом простонала Афоня.
– Так ведь мозготрясение! – внушительно пояснил Шубин.
– Так ведь легкое, – слабо выдохнула Афоня и умолкла, потому что тошнота подкатила к горлу. Пришлось закрыть глаза, вцепиться в подушку... чудилось, ее жестоко раскачивает на морской волне... ох, ох, как плохо... невыносимо... но нельзя предаться хвори! – Нет, я не могу лежать, – выкрикнула она сквозь судорогу, которая так и сводила челюсти. – Один человек, самый дорогой для меня на всем свете, в беде, я не могу оставить его! Он должен был покинуть Петербург нынче же поутру, а из-за меня мог задержаться, это навлечет на него новые беды. А еще хуже, коли он ввяжется в некую интригу для того, чтобы восстановить свое прежнее положение... это для меня совершенная погибель!
Воцарилась тишина.
Афоня с усилием открыла глаза и обнаружила, что Шубин ее рассматривает с превеликим любопытством.
– Так-так... – пробормотал он. – Вот, значит, кого мне бог поперек пути привел!
– О чем вы? – прошептала Афоня, боясь говорить громче, чтобы не вернулась тошнота.
– Как же это я сразу не смекнул, старый дурень? – бормотал Шубин, словно бы говорил сам с собой. – А ведь он же мне ясно все рассказал, кто да что, и про жениха аглицкого, и про мужика-девку, и про опалу новую...
– Кто вам это рассказал? – с усилием приподнялась на локтях Афоня. – Вы с Никитой Афанасьевичем виделись, что ли? Он был здесь? Искал меня?
В ее голосе зазвенела такая отчаянная надежда, что Шубин умолк и уставился на нее с огромным любопытством, которое, впрочем, почти сразу сменилось сочувствием:
– Да нет, милушка, не Бекетов поведал мне сие, как бы он мог тебя искать, если даже не знает, куда кинуться? Дубина эта стоеросовая, жених твой бывший, небось никакой указки ему не дал. Разве додумался бы Никита к Чулкову податься? Конечно, уверен, что ни единой сочувственной души у него во дворце не осталось, а это не так, совсем не так! Остались у него доброжелатели и среди камергеров!
– Ничего не понимаю, да и сил нет, – вяло проговорила Афоня, – но мне нужно уйти, мне нужно найти его... я так боюсь, что он ввяжется в интригу Колумбуса, а она опасна, чует мое сердце!
