Тот приподнялся было на передних лапах, но отвернул морду в сторону и только глухо проворчал в ответ, что было встречено громом аплодисментов и криками собравшихся: как никак лев был символом аквилонского королевства. Большинство из гостей впервые видели и этого зверя, и даже киммериец, склонившись к уху Саморы, сказал:
— Ну, барон, удивил так удивил! Я видел как-то подобное чудище, но был тогда, можно считать, чуть ли не в гостях у самого Сета. Неужели он из…
— Точно, мой повелитель, — даже не дослушав, радостно потер ладони хозяин замка. — Этого красавца доставили прямо из Стигии.
Последние слова Саморы заглушил ропот зрителей: на арену, переваливаясь, вышел медведь. Зверь, конечно, всем знакомый и, можно сказать, почти свой, но такого огромного владыку северных лесов вряд ли приводилось видеть кому-либо из присутствующих.
Медведь, между тем, медленно поднялся на задние лапы, и оскалившиеся было громадные кошки сразу как-то присмирели и остались на своих местах, настороженно глядя на нового пришельца.
Медведь не стал продвигаться вперед и улегся у самого входа, так что три зверя расположились почти по кругу, не спуская глаз друг с друга. Толпа зрителей гудела в ожидании того, что последует дальше.
— Как считает его величество, — повернулся к Конану барон, — я думаю, крупнее этого мишки и быть не может?
— Да-а-а, — услышал позади себя варвар голос графа Просперо, элегантного, щегольски одетого вельможи из Пуантена. Невзирая на свой несколько легкомысленный вид, Просперо, давний соратник киммерийца, командовал армией Аквилонии и не единожды показал себя талантливым полководцем. При недавнем разгроме объединенных армий Офира и Кофа пуантенец собственноручно зарубил офирского монарха Амальруса. — Пожалуй, Самора прав. Уж сколько я на медведей охотился, но такого громадного припомнить не могу.
— А вот мне, друг Просперо, привелось как-то столкнуться и с более крупной бестией! — заметил, повернувшись к нему, киммериец. — И, скажу тебе, та зверюга была раза в два побольше этой. Я человек не слишком пугливый, но поверь мне, мороз тогда по коже прошел. Правда, потом выяснилось, что это был не простой медведь, а призрак коварно убитого своим братом Хельсингерского герцога Гюннюльфа… — Конан, внезапно посерьезнев, замолчал, и Самора, уже порывавшийся было вставить словечко, почтительно затих.
«Что-то в последнее время я стал часто возвращаться мыслями к Хельсингеру… — думал меж тем варвар. — Я ведь, наверное, специально старался не вспоминать Хайделинду — они с Эрлендом по-настоящему любили друг друга, и, не сомневаюсь, счастливы и поныне… И все-таки, — легкая улыбка тронула губы короля, — в ту ночь в затерянной среди леса лощине мы были вместе… и юная герцогиня, как мне показалось, осталась вполне довольна. Какая она была красавица! Высокая, гибкая, с густыми светло-пепельными волосами, огромные фиалковые глаза… Одна из самых красивых женщин, которые мне встречались… Хотя, — усмехнулся про себя киммериец, — все они были самыми лучшими — каждая в свой час. И какова шельма — я ведь тогда не хотел ее трогать, Эрленд все-таки был моим другом, а она сама… — он полузакрыл глаза и снова на мгновение пережил прекрасное, уже почти забытое ощущение прикосновения к гладкой коже прелестной немедийки. — Понравился я ей… или просто девчонке стало любопытно… Кто знает! Вот уж действительно: до конца этих женщин понять невозможно…»
