В начале ноября 1939 года мы приступили к сдаче экзаменов. Начальство наше ознакомило нас с приказом Берии: курсант, имеющий общую оценку не ниже 4,75 балла, производится в младшие лейтенанты госбезопасности, но у него не должно быть ни одной двойки; те курсанты, у которых была хотя бы одна двойка, выпускались рядовыми, но имели право на переэкзаменовку через шесть месяцев; прочие, т. е. не имеющие двоек и с общим баллом ниже 4,75, выпускались сержантами. Кроме того, приказ устанавливал и соотношение с чинами Красной Армии: младший лейтенант госбезопасности равняется старшему лейтенанту армии, сержант госбезопасности — лейтенанту армии.
Сдавали экзамены по 32 дисциплинам. Двоек нахватали, главным образом, по политической подготовке, в центре которой стояло безукоризненное знание «Краткого курса истории ВКП(б)» в особенности — четвертой, идеологической главы.
— Это труд самого товарища Сталина, — внушалось нам, — если вы не осваиваете этого труда, то и не сможете исполнять свой долг по-сталински.
Любопытно и отрадно было видеть, как проваливались то на одном, то на другом экзамене как раз те курсанты, которые служили щупальцами надзора за нами. Чем это объяснить — не знаю: может быть, ябедничество, шпионаж и доносительство — удел недалеких натур, но возможно и другое — эта грязная «работа» слишком занимала их способности и время, — перегрузка своего рода.
Так или этак, но мы радовались, злорадствовали.
В результате экзаменов оказалось, что провалившихся целая дюжина, с баллом выше 4,75 — шестеро (в том числе был и я), остальные должны были стать сержантами.
Должны были… Да они и стали сержантами. А вот мы шестеро, мы — тоже стали сержантами. Как ни протестовали мы, ссылаясь на приказ наркома, нас не слушали, хотя и не мешали писать рапорты. Дело это затянулось, мы были уже разбросаны — так оно и осталось.
Но удалось нам выиграть сражение за шинели. Приказ гласил: все получают шинели командирского образца. Выдавать начали обыкновенные, красноармейские, с правом перешивки, цена которой была определена в 50 рублей, покрываемых из кассы финансового отдела. Курсанты подчинились, но мы, обиженные в производстве, заартачились. Как ни уговаривали нас, как ни запугивали, мы отказались идти в цейхгауз за солдатскими шинелями. Нам хотели припаять «коллективный сговор о бунте», мы не убоялись и этого, отвечая на решительный вопрос одинаково:
