Не дожидаясь моего ответа, Норие повесила трубку.
После полудня я занималась приблизительной оценкой коллекции старинного фарфора Имари, принадлежащего пожилой даме, которая передавала свой дом детям и желала узнать стоимость вещей и мебели. Произнеся правдивые слова восхищения, я удостоилась чести выслушать историю о свадебном подарке для госпожи Мориты.
Хороши же были подарки в ревущих двадцатых, ничего не скажешь!
— Сервиз можно сфотографировать, если хотите, и поискать покупателя, — предложила я. — Этот способ безопаснее, в магазине вещи могут разбиться или их кто-нибудь украдет.
— Какого еще покупателя? — подозрительно прищурилась старая госпожа Морита.
— Например, высокородная леди которую волнует японское прошлое... Я знакома со многими коллекционерами из иностранцев, — говоря это, я думала о Лиле Брэйтуэйт.
— Иностранцев? Найдите мне покупателя японца, — повелела госпожа Морита.
— Такую вещь может купить только иностранец. — Я была терпелива.
Сервиз госпожи Мориты был прекрасен: бело-голубые тарелки с изображением сада камней со сливовым деревом, крошечными хризантемами и бамбуком, написанные цветной глазурью и золотом. Но ни один японец не купил бы его, оттого что тарелок было девять. Гайдзины же, как известно, понятия не имеют о магии чисел.
— Да, я знаю, о чем вы, — поморщилась госпожа Морита. — Можете взять их с собой. Попробуйте продать, я ими не слишком дорожу. А там посмотрим, может быть, я позволю вам заняться другими вещами.
Вот и замечательно. Я аккуратно завернула тарелки в мягкую бумагу и уложила в прочную кедровую шкатулку, ту самую, в которой их преподнесли в день свадьбы госпожи Мориты. Старушка взяла шкатулку из моих рук и обвязала ее чудесным розовым шарфом, на манер фуросики[7] чтобы мне удобнее было идти с ней по улице.
— Оставьте фуросики себе, — сказала она милостивым тоном, — это ведь цвет распустившихся бутонов сакуры, он подходит к вашему хорошенькому платьицу.
Следуя совету тете Норие, я нарядилась в бледно-розовое джерси с белым воротничком и манжетами — этакая гимназистка с амбициями. Подобный стиль в Японии годится для любого сезона. В городе на меня оглядывались с удовольствием, особенно в дорогом районе, где жила госпожа Морита. Платье, вообще-то, мамино, эпохи танцующих шестидесятых, подозреваю, что именно в нем она покорила воображение моего отца, молоденького врача-ординатора, прокладывающего первые тропки в клинике Джона Хопкинса.
