– И кстати, знай, – засмеялась она, – что до того у меня не было ни одной морщинки! Лицо младенца было у меня, пока не начала читать эти книги!
Теперь, когда у неё было детство, ей нужно было начинать расти. Она читала такие романы, как "Давид Коперфильд", "Чёрт из седьмого класса" и "Папа с длинными ногами". Железная дверь, которая когда-то на острове захлопнулась перед ней, сейчас отворилась снова, и Теодора, старая девочка, жаждущая знаний, вошла в свои сонные залы, покрытые паутиной. Душа, тело, страсти, тоска, любовь. Всё возродилось в рассказах, в которые она погружалась. Иногда после ночи лихорадочного чтения она роняла книгу, которую читала, и чувствовала, как её душа поднимается и набухает в ней, как кипящее молоко в кастрюле.
– В тот час, – сказала она Асафу беззвучно, – я готова была взывать о каком-нибудь спасительном уколе, который проткнул бы, наконец, проклятую стесняющую оболочку слов, окружавшую меня.
– И это была Тамар? – спросил Асаф, не думая, в озарении, и сразу пожалел об этом, потому что Теодора вздрогнула, как будто кто-то неосторожно дотронулся до глубин её души.
– Что, что ты сказал? – уставилась она на него. – Тамар? Да, может быть, кто знает... Мне не приходило в голову... – но что-то в ней сразу согнулось, как будто Асаф ненамеренно задел её, как будто сказал ей определённо – ты принесла в свою комнату всё, что можно узнать из книг, из букв и слов, и вдруг ворвалась сюда эта девочка, плоть и кровь, с сильными чувствами и юностью.
– Хватит, – встряхнулась она, – мы достаточно поговорили, милый, ты, наверно, уже должен идти?
– Я что-то не понимаю: она...
– Иди и найди её и тогда всё поймёшь.
– Но объясните! – он почти стукнул по столу, как она. – Что, по-вашему, с ней случилось?
Теодора глубоко вздохнула, минутку поколебалась и потом:
– Как скажу тебе, не сказав... – она встала, встревоженная. Прошла по комнате. Раз от разу изучающе смотрела на него, как в первые минуты встречи, чтоб узнать, достоин ли он слышать и знать, будет ли он верен. – Слушай, может это просто бредни старой и глупой женщины, вздохнула она, – но во время последних посещений она уже говорила о других вещах, о нехороших вещах.
– Каких? – Вот оно, подумал Асаф.
– Что мир плох, – и спрятала руки на груди, – плох в принципе. Никому нельзя верить, даже самым близким. И всё только сила и страх, только интересы и злоба. И что она не подходит.
– Не подходит для чего?
– Для этого мира.
