В пятницу после ужина ребята расставили стулья вдоль стен в столовой. Песах и двое из его помощников присоединились к ним. Жена Песаха тоже пришла. Маленькая, тихая женщина, которая смотрела на Песаха с обожанием и, когда улыбалась, держала губы сомкнутыми. И Шай пришёл, приплёлся за Песахом и сел там, где Песах ему указал. Образовался большой спокойный круг. Легко потекла беседа. Девушка по имени Ортель, фокусница, сказала, что эти деревянные стулья точно как те в школе, которые ломали ей спину, и вдруг пошли разговоры об учителях, о занятиях, о ежегодных экскурсиях. На несколько минут показалось, что это такой лагерь отдыха. Или, как сказала когда-то Шели - лагерь для творческой молодёжи.
Шай сидел, съёжившись. Упрямо избегая её взгляда. Восемнадцатилетний старик. Она сидела напротив него и по привычке, ставшей натурой, начала пропитываться его жалкостью. В течение нескольких мгновений она увяла, и её тело согнулось в ту же поверженную позу. Они были похожи в эту минуту, как две одинаковые карточки в игре на запоминание. Если бы кто-нибудь заметил это, у него возникли бы подозрения. Тамар думала о пятничных вечерах дома до того, как на них свалилась трагедия с Шаем. Вспоминала многократно повторяющиеся мамины попытки организовать хотя бы раз в неделю спокойный ужин без споров и ссор. Раз в неделю побыть семьёй. Мама даже пробовала в течение нескольких недель зажигать свечи, благословлять, хотела завести "ритуал", чтобы каждый член семьи рассказал о каком-нибудь волнующем событии, которое случилось с ним за неделю... Внезапно, впервые с тех пор, как она покинула дом, Тамар почувствовала, что скучает по маме, по её благим намерениям, которые все остальные в семье постоянно и даже жестоко подавляли, по её глупым стараниям, вызывающим жалость... Мама, которая так не подходит этой колючей и язвительной семье; которую жизнь с нами сделала угрюмой и склочной, а это, может, совсем и не в её характере... Нет, правда, думала Тамар, озарённая новой догадкой, бедная мама, всю свою жизнь она живёт на враждебной территории – боится, что будут смеяться над тем, что она говорит с таким серьёзным и безмерно глубоким выражением, без всякой надежды на успех силится расколоть папин панцирь сарказма, и гениальность Шая, и мой отказ быть её подругой, сестрой и домашней зверушкой... На какое-то мгновение она забыла, где находится. На неё накатила волна жалости и сожаления, сожаления о большом и непоправимом разрушении этой семьи, этих четырех одиноких людей, четыре человека на свете, каждый сам за себя. В ней вдруг возникла мощная потребность откровенно поговорить с кем-нибудь об этом, с кем-нибудь извне, не из семьи, разделить с ним немного эту ношу, которая разрывает ей сердце.
