Закончив, чуть не упала от головокружения и взволнованности. Расправила на земле шапку. Согнувшись на минуту в сторонке, прижалась всем телом к Динке, набираясь от неё сил. Люди сгрудились вокруг неё. Кричали ей: "Браво!" Вся шапка покрылась шекелями, и, впервые за всю её карьеру, там даже зеленела двадцатка. Она собрала всё в рюкзак, но они просили петь ещё. Вместе ритмично кричали ей: "Ещё! Ещё"
У неё уже не было сил, слишком много чувств струилось в ней, и они видели, и всё равно не уступали. Знали, что сейчас получат её последнюю вещь, самую-самую. Она была красная и растерянная, и вся блестела, будто сбрызнутая росой. Они аплодировали, и она смеялась. Она была сейчас перед публикой в другом месте. В месте возбуждённом, восторженном, и опасном для неё; потому что когда она выступает с хором, она хорошо защищена со всех сторон от разложения и позора, которые иногда бывают в эту минуту. А в некоторых залах ещё и занавес опускается, скрывая от публики опьянение, которое наступает потом. Здесь занавеса не было. Она стояла среди них, и они бессовестно насыщались чем-то, что было в ней, что она могла ощущать только, когда они так высасывали её. И была в этом такая возбуждающая и питающая сила, что она испугалась, что уже отдала слишком много, и что-то ушло безвозвратно.
И поэтому она спела им на бис маленькую и скромную песню, французскую детскую песенку о пастухе и пастушке, о пастухе, который нашёл в долине маленького козлёнка и возвращает его пастушке с маленьким условием: поцелуй в щёку. Эта песня очистила её, заставила прийти в себя. Она увидела Мико, удалявшегося оттуда лёгким шагом с оттопыренными карманами брюк. Её глаза следили за публикой. Откуда на этот раз придёт крик о помощи. Укол вины в сердце. Как она выдержит это и не признается тут же и немедленно перед всеми. Но у неё есть задание. У неё есть роль. Эти слова она повторяла про себя, когда пела наивную песенку, и только благодаря им сумела быть невинной, милой и пленительной; и только благодаря своему богатому опыту смогла удержаться и не запеть то, что кто-то громко кричал в ней, как ты можешь, ты, со всеми твоими принципами, с твоей требовательностью ко всему миру...
- Неплохо, - хмыкнул Мико, когда она протянула ему пакет так, будто была больна заразной болезнью, - всё же чему-то научилась, только в следующий раз покороче.
Он молча считал. Только губы его двигались.
- Ничего себе, - сказал он ей через зеркало, - ты сегодня сделала сто сорок шекелей. Приходи каждый день.
