— Ого! — воскликнул Деннис, как только взглянул на меня.
— В смысле? — поинтересовался отец.
— В смысле, что мисс Ариэлла здорово выросла за тот месяц, что я отсутствовал. — Деннис наклонился и стиснул мои плечи. — Должно быть, это все велосипед, Ари. Я прав?
Я обняла его в ответ.
— Конечно велосипед. Тебе и самому бы не помешало, я права? — сказала я.
Он легонько похлопал себя по животу.
— Бремя среднего возраста растет, — хохотнул он, — особенно поощряемое экзотической кухней и великолепным японским пивом.
Деннису в то время было сорок с небольшим, и на лице и теле у него уже обозначились складки, которых отец был начисто лишен.
— Как тебе Япония? — спросила я.
— Это просто фантастика, — ответил он. — Но работа пошла не совсем так, как мы надеялись.
— Над чем ты работал?
Деннис с отцом переглянулись. После секундной заминки папа сказал:
— Мы проводим кое-какие исследования класса соединений, известных как перфлюороуглеродные.
Должно быть, вид у меня был озадаченный.
— Мы пытаемся получить из них эмульсию, — продолжал он, — способную переносить кислород.
Обычно я задала бы еще сотню вопросов, но такой уровень технических деталей был мне не по зубам.
— Как мило, — только и смогла выдавить я.
Деннис резко сменил тему.
— Скажи-ка мне, Ари, что это за штука у тебя на шее?
Я сняла через голову фланелевый мешочек и дала ему посмотреть.
— Это лаванда. Она должна принести мне удачу.
— Я и не подозревал, что ты суеверна, — бесстрастно заметил отец.
Неделями я надеялась, что папа возобновит наш разговор о По и сиротстве, но он всякий раз направлял урок в иную сторону. Я являлась в библиотеку, вооруженная парой провокационных реплик, которые должны были направить беседу на путь личных откровений. Но уже через несколько минут мы глубоко погружались в совершенно иную тему — об Алексисе де Токвиле,[6] или Джоне Дальтоне,[7] или Чарльзе Диккенсе. Через час после окончания урока я вспоминала свои уловки и восхищалась его умением нейтрализовать их. Временами казалось, что он меня гипнотизирует. В других случаях, как я потом поняла, он отвлекал меня развернутыми метафорами: он пускался в них легко, развивая их в течение разговора.
— В «Тяжелых временах» Луиза смотрит в огонь и думает о своем будущем, — говорил он как-то вечером. — Она воображает, будто его, как нить, прядет «величайший и древнейший мастер — Седое время»,[8] но признает, что его прялка в тайном месте, работа ее не слышна, движения рук беззвучны. Откуда она знает Седое время? Откуда мы все знаем время, кроме как через наше представление о нем?
