К тому времени я уже дорос до дверного замка и с превеликим удовольствием открывал так называемую парадную дверь, вступал в разговоры с откиданными и неожиданными посетителями.
Когда на этот раз в дверь позвонили, дома никого не было. Я фокстерьером промчал по коридору и спросил, как учили:
— Кто там?
В ответ услышал:
— Подайте Христа ради...
Что бы это могло значить? Решил уточнить:
— Чего?
— Копеечку или хлебушка кусочек подайте.
Я открыл дверь и увидел очень старого, очень седого, очень морщинистого человека, одетого в лохмотья. Он смотрел на меня странными невидящими глазами филина — большими и круглыми — и повторил:
— Подайте Христа ради копеечку или хлебушка кусочек.
С таким я еще не встречался. Надо было как-то поступать, но как?
— Сейчас! — сказал я и полетел в комнаты.
Копеечки у меня не было. Есть ли хлеб в буфете, я не знал. Хлеба не оказалось. На потемневшей деревянной хлебнице, хранившейся в семье, наверное, со времени наполеоновского нашествия, валялась, не считая крошек, только смятая бумажная салфетка.
Как же быть? Я растерянно оглядел комнату и увидел сложенный на стуле серый отцовский костюм. И сразу вспомнил вчерашний разговор родителей.
— Только выбросить его, — говорила мама, — ты же шесть лет — в хвост и в гриву, не снимая...
— Ну и что? Для работы — вполне. Отдай в чистку! Поживет еще.
Последнее слово всегда бывало за отцом. Теперь костюм дожидался чистки.
Но ведь мама говорила: только выбросить! Я сам, собственными ушами слышал! Не очень задумываясь над последствиями, я схватил отцовский костюм, рысью пробежал по коридору и отдал терпеливо дожидавшемуся под дверьми нищему.
— Спаси Христос! — сказал старик. — Заругают тебя, ангел...
Это было непонятно и странно: я ангел?!
За самовольство мне, конечно, влетело. Но на этот раз обошлось без особых нравоучений. И я бы сказал, что выпороли меня скорее для порядка, чисто символически: щедрость в нашей семье поощрялась.
Образование мои родители имели весьма ограниченное, но с молодых лет прониклись почти мистическим уважением к науке. Думаю, не последнюю роль тут играло непоколебимое убеждение: грамотность — капитал! В понимании отца тот же врач был прежде всего состоятельным, хорошо материально обеспеченным человеком.
И еще один нюанс: страшнее жадности осуждались в нашем доме любая нечестность, воровство, прикарманивание, обман, жульничество и все прочие явления этого ряда. Так вот, отец считал: образование открывает путь к честному достатку, избавляя от соблазна хитрить, совершать махинации и прочие неблаговидности. Прав или не вполне прав был мой старик
