– И как вам удалось получить такое завидное назначение?
– А как вам нравится ваша новая прическа? – ответил врач вопросом на вопрос.
Рипли машинально подняла руку, коснувшись бритой головы.
– Нормально, – она нахмурилась, – но при чем здесь…
– Вот именно, что ни при чем, – Клеменс посмотрел на нее с некоторой иронией. – Просто я хотел показать вам, что не вы одни имеете право, извините за выражение, пудрить мозги.
Рипли прекрасно поняла его, но молчала в ожидании продолжения.
– Итак, из-за вас я серьезно нарушил свои отношения с Эндрюсом, а отношения эти были хотя и не сердечными, но достаточно дружескими. Кроме того, ввел вас в историю нашей планеты, а также прочитал краткий курс лекций на религиозно-философскую тему.
Клеменс подался вперед, почти соприкоснувшись лицом с Рипли.
– Может быть теперь, хотя бы в виде благодарности за потраченные труды, вы мне все-таки скажете – что мы там искали? – проговорил он тихо, но очень раздельно.
Вместо ответа на губах Рипли показалась улыбка.
– Вы мне нравитесь, – просто сказала она.
Врач выпрямился:
– В каком это смысле?
– В том самом…
Клеменс ошарашенно смотрел на нее.
– Вы очень откровенны, – наконец выговорил он.
– Я очень долго была оторвана от людей, доктор… Почти столь же долго, как и вы.
И когда она потянулась к нему, Клеменс сжал ее в объятиях – и все странности последнего дня, вся тревога, все проблемы перестали для него существовать…
Раз за разом метла со скрежетом проезжалась по железу, сметая в кучу пыль и сажу. Время от времени прутья застревали в решетчатом перекрытии, и тогда Джон Мэрфи наклонялся, чтобы их освободить. Пыль липла к потному телу, оседала на одежде, но он не жаловался: работа как работа. Он даже напевал вслух, благо гул огромного вентилятора, нагнетающего воздух в печь, заглушал его пение. Это было действительно кстати, потому что слова в песне были весьма скабрезными. Нет, Пресвитер – настоящий лидер, без него – никуда, да и без Веры здесь не проживешь: только она крепит душу, не позволяя впасть в скотское состояние. И уж во всяком случае при Дилоне куда лучше, чем тогда, когда тюремная жизнь Ярости-261 проходила под властью «паханов». Да, Братство – это не хрен собачий… А кстати, где собака, где Спайк? Помнится, он скулил где-то в отдалении во время похорон. А потом, на обеде, Мэрфи краем уха уловил фразу, будто пес покалечился. Жалко!
Но все же… Все же так хорошо, что можно сейчас спеть такую разухабистую песню – сейчас, когда слышишь себя только ты сам, когда не надо беспокоиться, что заденешь соленым словечком чье-то религиозное чувство…
