Пачуря умолк, на глаза у него навернулись слезы; всем своим видом он хотел убедить капитана в искренности показаний.
Но капитан Попеску оставался невозмутимым. Молча, пытливо следил он за арестованным, не пропуская ни одного его взгляда, ни одного движения. Слушая показания, офицер время от времени делал пометки в блокноте.
…Пачуря уже давно выкурил сигарету и закончил свой рассказ. Теперь он сидел молча, уставившись глазами на пачку сигарет. Видя, что Пачуря не решается попросить еще одну сигарету, капитан пододвинул к нему пачку.
— Господин Пачуря, вы ничего не сказали мне о самом главном: с какой же целью вас забросили к нам?
— Господин капитан, откровенно говоря, я и сам этого не знаю! По всей вероятности, я не внушал доверия своим шефам…
При этих словах парашютист как-то виновато улыбнулся.
— Может быть, вы совсем не получали никакого задания?
— Задание мне должны были дать здесь, на месте.
— Кто?
— Это мне неизвестно. Могу только сказать, что после выброски я должен был встретиться в парке Свободы с незнакомым мне человеком. Встреча должна была состояться в один из дней месяца, число которого оканчивается на цифру пять. В один из этих дней, между четырьмя и шестью часами вечера, человек, который должен был связать меня с моим шефом здесь, в Румынии, будет ждать меня на предпоследней скамейке с правой стороны аллеи, ведущей от центрального входа к озеру. Это можно проверить, и вы убедитесь, что все сказанное мной — истинная правда.
Пачурю словно подменили. От слабого, раскаивающегося человека, каким он казался, когда рассказывал о своей жизни, не осталось и следа. Теперь перед капитаном сидел опытный разведчик, стремящийся угадать, что известно и что неизвестно следователю, в чем целесообразно сознаться, чтобы облегчить свою участь, и что необходимо скрыть. Лишним, необдуманным словом он боялся навести на след этого, видимо, умного и опытного контрразведчика и накликать на себя беду. Он надеялся, что органам государственной безопасности не все известно и что, приняв во внимание его добровольное признание, наказание ему будет смягчено.
— Ваш опознавательный знак?
При этих словах Пачуря вздрогнул и побледнел. «Вот когда начинается настоящий допрос! Сказать или нет о спичечной коробке? Если сказать, то капитан заподозрит, что я вначале сознательно скрыл это, а если умолчать, то все равно уличат. Плохо, если приходится признавать то, что отрицал или скрывал раньше. Что же делать?» Наконец он решительно произнес:
