– Джексон, я решил вызвать в Нью-Йорк свою девушку – умираю от тоски.
Он пошел в телефонную будку, потом вернулся и попросил буфетчика разменять десять долларов. Было около часу ночи, но в Сан-Франциско еще и вечер не наступил. Я думал, Виктор будет громко кричать по телефону, как это делают почти все, когда разговаривают на далеком расстоянии, но он говорил очень тихо. Минут через десять он вышел из будки, присел к стойке, допил двойную порцию виски и лишь после этого заговорил.
– Пиши о любви, – сказал он. – Любовь – это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради Бога, расскажи им о любви. Ни о чем другом не говори. Рассказывай все время повесть о любви. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Деньги – ничто, преступление – тоже. И война – ничто, все на свете – ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!
Я понимал, как он влюблен, и знал, что любовь может сделать с человеком. Любовь может сделать человека великим. Ничто другое не может, только любовь. Я понимал, как худо не быть влюбленным.
– Приедет? – спросил я.
Вместо ответа он опять пошел к телефону. Проговорив еще минут десять, он вернулся ко мне и сказал:
– Да, приедет. Я поговорил с ней еще раз. По-итальянски. В первый раз я забыл это сделать, а теперь поговорил по-итальянски. Я говорил по-итальянски с ней, говорил по-итальянски с ее матерью и со своей мамой тоже поговорил по-итальянски. Они сказали, хорошо, они приедут через месяц, – но я сказал нет, и тогда они сказали: через неделю, – но я опять сказал нет, и тогда они сказали: «А когда ты хочешь, чтобы мы приехали?» И я сказал: «С первым вечерним поездом». И тогда моя девушка заплакала и сказала: «Ладно, мы сейчас уложимся и выедем с первым поездом». Так пиши же о любви. Пиши о любви без конца. Слишком тоскливо жить без любви. Обещай, что будешь писать о любви. Я-то думал, ты глуповат, да это все оттого, что у тебя был такой вид… Обещай, что будешь петь одну эту песню. Обещаешь, да?
– Ну конечно.
– Честное слово?
– Ага.
– Не думай, что я просто болтаю, – сказал Виктор. – Не думай, что я это так, спьяна. Я родился и вырос в семье, понимаешь, в семье. Ничего кроме любви мы не знали. Я хочу жить в семье, а не в армии. Одно время со мной был мой брат, но это произошло по ошибке, и они эту ошибку исправили. Не годится двум братьям служить в одной роте. А почему? Братья понимают друг друга. Братья есть братья, и они понимают. Матери и отцы, и братья и сестры, и дядья и тетки, и кузены – те понимают. У каждого должна быть семья, каждому нужно любить. Ты должен мне обещать, Джексон, потому что ты и я – мы тоже братья. Я сберег для тебя апельсины – верно? Я писал тебе, верно я говорю? Ты не итальянец, ты ирландец или еще там кто-нибудь, но все равно мы с тобой братья. Доминик понимает, он не считал тебя глупым. Это я думал так, по невежеству, – мало в школу ходил. А Доминик понимает. Он мне говорил. Он сказал мне по-итальянски. «Он тебе брат, – сказал он, – не забывай». Я получил твои письма – все. Я их берегу. Я знаю, какой ты. Ты все поймешь, когда узнаешь про йогов. Обещаешь, да?
