Во рту у меня была пробка от бутылки, или уже сигарета, было темно, официанты (служители ночи) гонялись за остатками красок и растворяли их в чёрном цвете... И это тоже была всплывшая в памяти цитата. Мог он здесь остаться? — думал я, — инкогнито? Да нет, вопрос: в принципе мог он захотеть этого? Официанты рассчитывали посетителей, те поднимались и уходили, но красок на самом деле не становилось меньше, потому что всюду горела реклама. Она и определяла палитру ночи, а вовсе не светлая одежда или волосы посетителей. Крымские наработки Стасика здесь бы не пригодились. Надо полагать. Впрочем, что я об этом знаю, — думал я, — it`s not my cup of tea. But I need one, another one, really. Мне немного нездоровилось — акклиматизация, небольшой тепловой удар... Когда чай принесли, недомогание уже почти прошло, я курил и рассеянно смотрел на тёмно-янтарный стакан, в котором плавали какие-то водоросли... Наверно, я заказал чай с мелиссой...
Следующие три дня я провёл во встречах с «олим хадашим» (новыми репатриантами) из телефонного списка. Всюду мне наливали красное кармелевское вино... Или правильно «кармельское»? По мне, оно было карамельным, я давно уже не пил сладких вин. Мне трудно было представить, что может быть общего у этих радушных симпатичных людей с моим угрюмым братцем. Впрочем, все они говорили, что Стас, побывав у них один раз, больше не звонил. В двух местах меня после третьей рюмки упорно называли «Стасом», я не поправлял их, какое это в данном случае могло иметь значение? Ничего нового никто из них всё равно не имел мне сообщить. В одном доме хозяин был не так радушен, по намёкам, которые его жена успела сделать, пока он ходил на кухню, я понял, что у Стаса с ней когда-то что-то было...
Заиграл телефон, мама грустно спросила: «Ну что?» Я рассказал ей про работу с телефонным списком. Мама сказала, что Этя жалуется на мою невнимательность. Я был удивлён, я думал, что у нас с тётей установились прекрасные отношения. «Она ничего не говорила, но я по её тону что-то заподозрила, стала задавать ей вопросы...» Поговорив с мамой, я позвонил тёте и пригласил её есть мороженое.
Мы встретились в городе, нашли свободный столик в открытом кафе. Пока не подошла официантка, тётя два раза пересаживалась с одного стульчика на другой. Потом она встала и попросила меня так подвинуть стульчик, чтобы она сидела в тени. На ней была белая шляпка с розочкой, вообще в тёте было что-то непоправимо грациозное. Я действительно испытывал огромную симпатию к ней, только я не говорил всё это словами, я не умею говорить такие сентиментальные вещи.
