— Вай, вай, — покачал головой Степан Кямов. — Худой нёр, худой гора.
И качал рассказывать легенду о добром божестве Ойхта-Кури и братьях-разбойниках Тумпа. Он говорил медленно, часто останавливался, подбирая русские слова.
Его голос, протяжный, проникнутый какой-то тревогой, буквально гипнотизировал. Уже через минуту я почувствовала, что плохо улавливаю смысл легенды, я только видела перед собой глаза рассказчика и чувствовала, как меня охватывает ужас. Если бы не Глеб, я бы, наверное, сбежала.
Когда мы вернулись в школу, Саша Южин сел записывать легенду. Глеб тотчас развернул карту и начал что-то отмечать. Было темно, и я принесла ему свечку. Но он, увлеченный картой, даже не повернул головы.
Глеб у Бинсая поставил сегодняшнее число, а к востоку от Раупа, на одном из притоков Соронги, нарисовал треугольник.
— Что это, Глеб?
— Изба, про которую сегодня рассказывал бригадир.
Глеб разгладил карту и рядом с треугольником мелким чертежным шрифтом написал: "Продукты". Ужасный педант
— Ты, что, не мог этого запомнить?
Глеб улыбнулся. Его улыбка, как броня. От нее отскакивают все колкости и остроты.
— Мог. Но лучше записать. Меня вдруг понесло.
— Лучше записать, чем не записать, лучше сделать зарядку, чем просто проваляться, лучше есть, чем не есть. Господи, неужели тебе не скучно так жить?
— Но я ведь этого даже не замечаю, Неля. Я все это делаю механически. Все, что "надо", я делаю механически. А зачем на это тратить мышление? Думай не думай — зарядку делать надо, есть надо, уроки делать надо, дневник писать надо.
— Ты сухарь, Глеб!
От резкого движения свеча заплясала, и тени на стенах от нас с ним тоже заколыхались. Точь-в-точь, как в избе Кямова. И вдруг я вспомнила маску на лице сказителя: загадочную и непроницаемую. "Давно, давно, когда не было ни меня, ни моего отца…"
На лице Глеба я увидела усмешку.
— Что ты усмехаешься? У меня до сих пор не выходит из головы этот Тумпа.
— А ты опасаешься, что мы его встретим?
— Ты не смейся. Мне и в самом деле не по себе от этой легенды. Слишком уж много там всяких пророчеств. "Ан-ана, а вдруг проснется Тумпа-Солях?" Что тогда будешь делать?
— Сражаться. Со мной же Ойхта-Кури. Я неуверенно переспросила:
— Ойхта-Кури?
— Да. Разве ты не Ойхта-Кури?
— Глеб, ты ненормальный.
Я отвернулась. Господи, что происходит? Я осторожно коснулась пальцем его штормовки. Это он, оттаявший Глеб? Теплый Глеб? И он сейчас назвал меня великим божеством?
Мы вышли на крыльцо. Вокруг была черная ночь и белый снег. Откуда-то донесся Люськин смех. Но все это прошло мимо меня, я и сейчас еще чувствую себя какой-то прозрачной, все проходит сквозь меня, не задерживаясь.
