, что их души «
пропитал вековой деспотизм», а по неспособности к знаниям они «
напоминают тех японских студентов, которых посылают в Европу изучать современную технику». Француз Ж.Мишле («La Pologne Martyre», 1863) сравнивал Россию с холерой. Немец П.Делагард писал, что само будущее Германии под угрозой, пока существует Россия, «
азиатская империя единогласия и покорности» («Deutsche Schriften», 1905).
То, что подобные книги находили в России благодарных читателей, заранее согласных с каждым словом автора, не должно удивлять. Еще в 1816 году издатель исторического журнала «Пантеон славных российских мужей» Андрей Кропотов подметил, что французские гувернеры из числа «примерных негодяев» развивают в своих русских воспитанниках «невольное отвращение» к отечественным законам и нравам.[28]
Книг в духе Казановы, Массона и Гена понаписано было великое множество, и поскольку французский, а часто и немецкий, наши дворяне знали с детства (английский тогда почти не учили), каждая из них, будучи ввезена в Россию, прочитывалась многими. Эффект запретного плода срабатывал безотказно, и немалая часть русского просвещенного общества постепенно поверила, что живет в «восточной деспотической империи» (вроде тамерлановой?), поверила в загадочный гибрид «варяго-монголо-византийского наследия» и в исключительную кровавость русской истории, в «неспособный к свободе», крайне покорный и терпеливый народ-коллективист, в беспредельно обскурантистскую церковь; поверила в анекдоты про «потемкинские деревни», про дивизию, которой Павел I велел маршировать прямиком на Индию и остановленную уже чуть ли не у Твери, про указ о назначении митрополита Филарета командиром гренадерского полка, который (указ) якобы подмахнул Николай I, и в тому подобный вздор.
Свой вклад в антирусскую риторику внесли и основоположники научного «изма» — да такой, что некоторые их труды были негласно запрещены(!) к изданию в СССР (см.: Н.Ульянов, «Замолчанный Маркс», изд. «Посев», Франкфурт, 1969). Эти труды не остались, однако, не прочитанными учениками основоположников в старой России, и кое-кто из них полностью принял мнение Маркса-Энгельса о «гнусности» русской истории.
Подобные настроения не могли не затронуть и профессиональных отечественных историков. Современный ненавистник России Ален Безансон прекрасно знает, что имеет в виду, когда говорит: «Для российской историографии характерно то, что с самого начала (т. е. с XVIII века) она в большой мере разрабатывалась на Западе»
