» покрывает все звуки церковной службы.
Я позвал Бернара.
— В четыре утра мы едем в Монако, — сказал я.
Он отвечал философически:
— Как скажет погода, сударь.
— Будет ясно.
— Барометр-то падает.
— Ничего, подымется.
Шкипер, как всегда недоверчиво, улыбнулся.
Я лег в постель и заснул.
Проснулся я раньше матросов. Утро было ненастное, тучи закрывали небо. Барометр за ночь еще упал.
Матросы с сомнением качали головой.
Я снова сказал:
— Ничего, прояснится. Живее в путь!
Бернар говорил:
— Когда мне видно море, я знаю, что делать, а здесь, в порту, в этой луже, ничего, сударь, не разглядишь. Может, на море буря, а мы тут и не знаем.
Я отвечал:
— Барометр упал, значит, восточного ветра не будет. А если будет западный, мы можем укрыться в порту Аге, до него только шесть или семь миль.
Я, видимо, не сумел убедить матросов; однако они стали готовиться к выходу.
— Шлюпку подымем на борт? — спросил Бернар.
— Нет. Вот увидите, будет ясно. Пусть идет за нами.
Полчаса спустя мы отчалили и пошли к выходу из бухты, подгоняемые легким перемежающимся бризом.
Я весело смеялся:
— Ну что? Говорил я вам, что будет ясно.
Вскоре мы миновали черно-белую башню на рифе Рабиу, и хотя нас еще прикрывал далеко выступающий в море мыс Камара, где светились сигнальные огни, «Милого друга» уже подбрасывали мощные, медлительные волны, эти водяные холмы, которые шагают один за другим, бесшумно, размеренно, не пенясь, не гневаясь, страшные своим грозным спокойствием.
Мы ничего не видели, только чувствовали, как подымается и опускается яхта, качаясь на темном неспокойном море.
Бернар сказал:
— Ночью буря была, сударь. Не знаю, дойдем ли без беды.
Утро занялось ясное, осветив взволнованное море, и мы все трое вглядывались вдаль, не подымется ли снова шквал. Мы уже были в виду бухты Аге и обсуждали, идти ли на Канн из-за ненадежной погоды, или на Ниццу, обогнув островки в открытом море.
Бернар советовал зайти в Канн, но так как ветер не свежел, я решил идти на Ниццу.
В течение трех часов все шло хорошо, хотя бедную яхточку сильно бросало и она, точно пробка, прыгала по волнам.
Тот, кто не видел открытого моря, не видел этих водяных гор, идущих быстрой и тяжелой поступью, разделенных долинами, которые все время перемещаются, то исчезая, то появляясь вновь, тот и не подозревает о таинственной, грозной, ужасающей и величественной мощи морской волны.
Шлюпка, привязанная на другом конце сорокаметрового каната, шла далеко за кормой, ныряя в текучем, плещущем хаосе. Мы то и дело теряли ее из виду, потом она вдруг снова всплыла на гребень волны, словно большая птица.
