Проклятая работа, как она исказила мое восприятие мира, подумала я. Впрочем, так ли уж исказила? Нам, лисам, все равно – мы идем по жизни стороной, как азиатский дождик. Но человеком здесь быть трудно. Шаг в сторону от секретного национального гештальта, и эта страна тебя отымеет. Теорема, которую доказывает каждая отслеженная до конца судьба, сколько ни накидывай гламурных покрывал на ежедневный праздник жизни. Я-то знаю, насмотрелась. Почему? Есть у меня догадки, но не буду поднимать эту тему. Наверно, не просто так здесь рождаются, ох, не просто так… И никто никому не в силах помочь. Не оттого ли московские закаты всегда вызывают во мне такую печаль?
– Классный вид отсюда, да?
Я обернулась. Он стоял у двери лифта, с плотно набитым пакетом в руке. На пакете была зеленая змея, обвившая медицинскую чашу.
– Йода не было, – сказал он озабоченно, – дали фуксидин. Сказали, то же самое, только оранжевого цвета. Я думаю, нам даже лучше – будет не заметно рядом с хвостом…
Мне стало смешно, и я отвернулась к окну. Он подошел и остановился рядом. Некоторое время мы молча глядели на город.
– Летом здесь красиво, – сказал он. – Поставишь Земфиру, смотришь и слушаешь: «До свиданья, мой любимый город… я почти попала в хроники твои…». Хроник – это кто, алкоголик или торчок?
– Не надо мне зубы заговаривать.
– Тебе вроде лучше?
– Я хочу домой, – сказала я.
– А…
Он кивнул на пакет.
– Не надо, спасибо. Вот принесут тебе раненого Щорса, будешь его лечить. Я пошла.
– Михалыч тебя довезет.
– Не нужен мне твой Михалыч, сама доеду.
Я была уже у лифта.
– Когда я могу тебя увидеть? – спросил он.
– Не знаю, – сказала я. – Если я не умру, позвони дня через три.
*
После совокупления всякое животное печально, – говорили древние римляне. Кроме лисы, добавила бы я. И кроме женщины. Теперь я это точно знала.
Я не хочу сказать, что женщина животное. Совсем наоборот – мужчина куда ближе к животным во всех проявлениях: издаваемых запахах и звуках, типе телесности и методах борьбы за личное счастье (не говоря уже о том, что именно он полагает для себя счастьем). Но древний римлянин, метафорически описавший свое настроение после акта любви, был, видимо, настолько органичным секс-шовинистом, что просто не принимал женщину во внимание, а это требует от меня восстановить справедливость.
Вообще у этой поговорки может быть как минимум четыре объяснения:
1) римляне не считали женщину даже животным.
2) римляне считали женщину животным, но совокуплялись с ней таким способом, что женщина действительно делалась печальна (например, Светоний рассказывает, что закон запрещал казнить девственниц удавкой, и палач растлевал их перед казнью – как тут не загрустить?).
