– Ну зачем ты так, – ответила я чуть растерянно. – Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.
– Слава богу, – сказал он. – А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.
Такого энергичного обобщения я не ожидала.
– Почему?
– Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.
– Так, – сказала я, – насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?
– Могу объяснить, – сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.
– Ну объясни.
– Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?
– Откуда такие сведения?
– У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать – все они к тому же педики. Это если ты спросишь, при чем здесь задница.
Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.
– Александр, – сказала я, – ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?
Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить взад-вперед мимо окна – вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.
– Пытаешься меня шокировать? – спросил он. – Зря ты. Я знаю, под твоим напускным цинизмом скрывается чистая ранимая душа.
– Напускной цинизм? Это во мне?
– Даже не цинизм, – сказал он, останавливаясь. – Легкомыслие. Непонимание серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.
– Ну давай.
– Вот ты говоришь – звериная суть мужчины, ужас первого соития… Ведь это такие страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в эти бездны…
«Мне самому». Нет, какой он все-таки был смешной.
– А ты рассуждаешь так, – продолжал он, – будто все это семечки. В тебе что, нет страха перед звериным в мужчине? Перед мужским в звере?
– Ни капли, – сказала я. – Тебе же Михалыч сказал, кто я. Сказал?
Он кивнул.
– Ну вот. Если бы у меня были такие проблемы, я бы работать не смогла.
– Тебя не пугает близость чужого тела – огромного, безобразного, живущего по своим законам?
