— Утренняя еда для господина чужеземца! — поклонившись, сказала женщина, ставя завтрак на один из столиков.
Зеркальщик тоже поклонился. Но прежде чем китаянка исчезла, Мельцер успел спросить:
— Скажите, где я, собственно говоря, нахожусь? Молодая женщина смущенно уставилась в пол, словно чужеземец сказал что-то неприличное, но все же ответила:
— Це-Хи не разрешено говорить с чужеземным господином, — и приложила при этом палец к губам.
— Значит, тебя зовут Це-Хи, — приветливо сказал зеркальщик. Китаянка кивнула, не глядя на него.
— Ну, хорошо, — сказал Мельцер, — я понимаю, тебе нельзя говорить со мной. Я просто хотел узнать, не в тюрьме ли я нахожусь…
— В тюрьме? — возмутилась китаянка. — Чужеземный господин, это — миссия его величества императора Чен Цу!
— Императора Чен Цу? — удивленно переспросил Мельцер. Це-Хи кивнула.
— Но почему со мной обращаются как с пленником?
— Чужеземный господин, — шепотом предупредила его китаянка, — не говорите так громко. Каждое слово, сказанное вами, будет услышано. У стен есть уши.
И, улыбнувшись, она исчезла, словно призрак.
Сообщение о том, что у стен есть уши, заинтересовало Мельцера, и он, скорее для того чтобы скоротать время, стал изучать кафель, которым были выложены стены. При этом его пальцы нащупали небольшую выпуклость, которая при беглом взгляде на кафель оставалась незамеченной: на двух синих плитках были ручки, и их можно было вынуть из стены. В отверстии были спрятаны похожие на орган слуха трубки, ведущие в другие комнаты. Прислонив ухо к отверстию, можно было услышать все, что говорилось в доме.
Сначала Мельцер ничего не мог разобрать. Оба человека, чьи голоса он слышал, говорили на языке, который, очевидно, был родным для одного из них — он говорил торопливо, а его собеседник певуче, как китаец. Затем Мельцер услышал пару слов, значение которых он уже знал: «багаж» и «склад», и понял, что говорили на греческом.
Таким образом зеркальщик стал свидетелем разговора, который наверняка не был предназначен для его ушей, поскольку речь шла о вечном блаженстве и пути, ведущем к нему. Насколько Мельцер мог уследить за разговором, речь шла о поставке десяти тысяч индульгенций, написанных на латыни, которые требовал один, очевидно, итальянец по имени Альберто или Альбертус, у другого, китайца по имени Лин Тао. Европеец в качестве папского легата заплатил тысячу гульденов, что для Господа и всех святых — ничтожная мелочь. На это мастер Лин Тао ответил, что изготовить десять тысяч индульгенций — совсем не мелочь, и вообще это возможно исключительно при помощи одного тайного инструмента, известного только китайцам. Но мошенники, спекулянты и шарлатаны, обретающиеся в гавани, лишили их этого чудесного инструмента, а без него это невозможно.
