А Голуба шла за ворота. Никому и в голову не пришло задержать девушку — мало ли какие дела заставили рабыню направиться прочь от дома? А за воротами, чуть дальше и глубже в редком леске скрывалось озеро. Зимой оно покрывалось крепким льдом и на нем часто играли дети, но нынче погода показала норов — не так давно обманчивый лед хрустнул под ногами ребятни, и одного даже пришлось тащить из холодной воды, а потом нести домой, отогревать, вытаскивать из рук великанши Хель.(11)
Увидела Голуба озеро — все внутри перевернулось! Вот же, вот — и никто не остановит, не удержит! Ни Бёльверк, ни Эгиль, ни даже Вестейн Даин… Вот! И быть ли теперь русалкой? Одинокой русалкой в чужой земле? Или позволено будет духом вернуться на землю родную?.. Меч, завернутый в плащ, на руках протянула — даже смотреть на него силы нет! Из-за тебя, из-за тебя землю забываю! Как отец да мать Эгиля-кузнеца — да не бывать!
Хрупкий новенький ледок ой как весело да хрустнул под ногами! Ой как холодом обожгло кожу белую! Как вздохнуть хотела Голуба — вздох водою обернулся. А что же видят светлы очи, широко в воде распахнуты, кроме Мары-смерти?.. Пальцы на рукояти меча стиснулись — тяни вниз, сталь добрая. В смерть — да хоть не с пустыми руками пожаловать!
Внезапно замолчал старик, седую бороду задумчиво погладил.
— А дальше? — робко спросил мальчишка. — А Бьёрн? А он что?..
— А он… А младшему Рагнарссону повезло увидеть, как брела Голуба к лесочку. Почуял, может, неладное, или припомнил, что ране Голуба никогда за ворота не выходила… Кто ведает, кроме Богов светлых? А только крик у Бьёрна так и не вырвался, только хрип, да и ног он не чувствовал, хотя бегом понесся, едва завидев, как ступила Голуба на опасный лед. Следом нырнул, быстро, сноровисто, схватил за одежды край, крепко стиснул, потянул вверх за собой. Воздуха хлебнул, голову Голубы над водой поддерживая, смотреть на нее боясь. Лед, какой еще тонкий был, разломал, чтоб на твердь выбраться. А дальше — бегом, чтоб Хель позади оставить, обмануть великаншу злобную!.. Меч, что Голуба в воде сжимала, на берегу из рук выпал, остался лежать в белом снегу. Снег тот был едва ли холоднее дочери кузнеца…
Жива осталась. С рук на руки передал Бьёрн Голубу, едва за ворота ступил. Ее тут же в дом понесли — отогревать, отпаивать, в чувство приводить. А Бьёрн — он сам пошел. Ему-то что, он воином был, крепким, закаленным, мокрую одежду на сухую поменял — и к Голубе. Да только за все время ни слова ни проронил, лишь вздохнул спокойно, как сказали, что над девчонкой гардской смерть больше не стоит. Единственное что — заболела, залихорадилась Голуба…
