— Мне дайте стакан холодной воды.
Ольга Павловна натянула на свои тонкие змеиные губы «светлую улыбку». Есенин фыркнул. Клюев отнесся ко всему этому с невозмутимым спокойствием.
— Я уже откушал, — пояснил он, — а пью я только воду.
— Врешь, — захохотал Есенин. — Ты дуешь водку и чай, черный, как чернила.
— Может, и пил, да перестал, — небрежно бросил Клюев и три раза мелко-мелко перекрестил рот.
— Сергей Александрович, — произнес наконец давно приготовленную фразу Кожебаткин, — когда я смогу получить от вас рукопись?
— В самое ближайшее время.
— Это очень неопределенно, — нахмурился издатель.
— Послушай, Сережа, — тут я вмешался в разговор, — ты дурака не валяй. Александр Мелентьевич мне все рассказал.
— А ты чего лезешь? Адвокатом нанялся?
— Ты его не обижай, — запел Клюев, обращаясь к Есенину, — он у нас такой хрупкий, как сахарный ангелочек.
— Ангелочек, ангелочек, — засмеялся Есенин, — а все свои дела устраивает больно уж по-земному.
— Какие дела? — Я взглянул на Есенина с удивлением.
— Будто не знаешь.
— Что ты болтаешь?
— Ты на меня не сердись, — заулыбался Сергей. — Хоть ты и хитер, но я все же хитрее.
— Хоть убей меня, Сережа, я ничего не понимаю.
— Да я так, вообще. Вспомнил Петербург. Ты всегда хотел быть в центре внимания и знал, по каким клавишам бить. То стихи, то рассказы, то холодные лекции, то горячие речи. Но я тебя люблю и понимаю.
Во время возбужденной, прерывающейся речи Сергея Клюев сидел смирненький и как бы ничего не понимающий, но, взглянув в его постное лицо и прозрачные глаза, я увидел, что он не пропускает ни одного слова.
— Ты на меня не сердись, — снова заулыбался Есенин. — Хоть ты и хитер, но я хитрее.
Мне стало смешно. Я совсем не хитрил, и эта подозрительность Есенина казалась забавной.
— Ну, как насчет рукописи? — напомнил я с легкой улыбкой.
Глаза Есенина вдруг засверкали мелкими веселыми огоньками:
— Ей-богу, я напишу, напишу все стихи. Кожебаткин сам виноват. Поймал меня здесь, запер в спальне Марии Павловны и говорит: не выпущу, пока не сдашь рукопись. Ну как я мог исполнить его требование, когда не было настроения! И потом, я торопился по одному делу, вот и сбежал.
— От дьявола все это, Сережа, — вдруг произнес Клюев каким-то глухим голосом.
— Что от дьявола? — спросил Есенин.
— Да все, и вот он, — сказал Клюев, указывая на Кожебаткина. — Не от доброй души все делается. Нехорошо здесь пахнет, — добавил он сердито. — Пойдем, Сережа. — И он поднялся с места, складывая на животе белые пухлые руки.
