– Ты любишь готовить? – спросил я, задетый тем, что она уже никуда не торопится, хотя за минуту до этого утверждала обратное.
– Лучше голодная смерть в антисанитарных условиях, чем кухня и работа по дому, – отшутилась она. – Но что только не сделаешь для друзей.
Она сделала ударение на последнем слове, как бы давая мне понять, что отныне раз и навсегда этим закрепляется мой окончательный статус.
– О, да тут есть практически все для настоящего цимиса! – воскликнула Анюта, заглянув в продуктовый пакет. И я понял еще одну вещь: ее нынешний благодетель – еврей.
– Все, забираю это изобилие на кухню, обед через час, а пока довольствуйтесь запахами.
Приготовленный ею ужин вполне соответствовал тому абсурду, в котором я пребывал, и хотя по своим вкусовым качествам он был выше всяких похвал, я поглощал цимис с кислым выражением лица. Даже десерт, состоявший из «стружек» – блюда из миндаля с сахаром, запеченного на противне, не заставил меня повеселеть; мне казалось, что именно таким приторно-сладким, тошнотворным вкусом обладает переполняющая меня ревность.
А потом Анюта, легко попрощавшись, ушла. А я остался. Философы, которых я так почитаю, утверждают, что мы умираем от единственной и уважительной причины: неуважения себя. Мы, собственно говоря, самоубиваемся.
После ее ухода я умирал от того, что меня уже нет и, как мне казалось, уже никогда не будет. Я оказался недостойным той любви, которой когда-то так бездумно пренебрег.
* * *
Куда только не заносила меня нелегкая, в какие края. Теперь вот в сопровождении протоиерея и дхармадутты на невидимых колесах судьбы я ехал по Непалу.
На проводника Илию мы вышли без особых проблем: как и было оговорено, он подошел к нам в опиомокурильне и на чистом русском языке, правильности которого следовало поучиться поколению, выросшему при советской власти, сказал:
– Я к вашим услугам. Прошу располагать мной по своему усмотрению.
Он отличался той чистой и строгой, почти иконописной красотой, которая была так характерна для русских священнослужителей дореволюционной поры: умные, выразительные глаза, – казалось, в них навеки застыло выражение затаенной скорби, правильный нос, смоляно-черная борода... Длинные прямые волосы, стянутые тонкой лентой, дополняли его внешний облик, стилизованный под Христа или хиппи.
С утра мы двинулись в путь. Путешествовали преимущественно пешком, как и подобает христианским мессионерам. В среднем мы проходили по пятьдесят километров в день, делая остановки в тени хлебных деревьев через каждые четыре часа пути. Маршрут в соответствии с картой, которой нас снабдили в китайском ресторане, определял Илия; он сложил ее гармошкой, как это принято у некоторых азиатских народов, в виде парабанка.
