.
Если Вишневский сошел с ума, то очень удачно. Вся его фантастическая ложь: дача адмирала Макарова, героическая батарея,— идеально укладывалась в норму политпропаганды и "соцреализма".
Александр Крон пишет о Грищенко: "...Чтоб вылепить коллектив "по своему образу и подобию", командир приложил немало усилий, но прежде он должен был вылепить самого себя, и я догадываюсь, какой титанический труд потребовался для того, чтобы выросший в бедняцкой семье, поздно начавший учиться крестьянский паренек превратился в того образованного, внутренне собранного и безукоризненно элегантного морского офицера, каким я его знал во время войны, а впоследствии — в научного работника и выдающегося военного педагога..." ("В центре циклона", с. 110).
Естественно, что в 42-м году капитан 2 ранга Грищенко не принимал всерьез "братишку" Вишневского, в нашивках "бригкомиссара", с деревянной кобурой и вечно в слезах. "Впервые в жизни я встретил человека с такой эмоциональной душой..."
К тому же, все знали, что Всеволод Витальевич — дворянин, который пошел работать в ЧК и там перекрасился в "р-р-революционного матросика". В истории о том, как бригадный комиссар Вишневский пожирал свой эскалоп, у Грищенко соединились две зимы: 42-го и 43-го годов (я знаю, из книжек, что Вишневский переехал в дом старушки Матюшиной на Песочной улице и августе 42-го, я же предупредил всех дураков, что пишу не историческое исследование: тут все дураки и кинулись меня уличать в неверности дат...).
"Пожилой краснофлотец" из устной истории: исторический старшина второй статьи Женя Смирнов, вестовой начальника "опер группы" Вишневского.
Лев Успенский и Николай Чуковский в записках своих уделяют много внимания этому жизнерадостному обжоре, пройдохе и плуту, который "умел жить счастливо и в осажденном Ленинграде" ("Писатели Балтики - с. 87).
Если вестовой в блокадную зиму был нагл, жизнерадостен и счастлив, то его мордастый хозяин вряд ли умирал от голода, как утверждает он "для истории" в своих дневниках.
Ещё в 30-е годы один режиссер как-то небрежно отнесся к записочкам Вишневского, и получил от Вишневского нагоняй: "Вы разве не понимаете, что каждая строчка нашей переписки принадлежит Истории?!"
Кстати, в блокадных дневниках бригадный комиссар Вишневский где-то пишет, что приказом наркома ВМФ он включён в некий "список 68-ми" — на самое усиленное питание.
Адмиралы поникаровские твердят (с упорством попугая Флинта) о моих заметках: "ложь", "ложь".
