— Ха! — воскликнул изумленный инах. — Смелый вы человек, Айдос.
— Будет ли такого же мнения хан? — не без тревоги спросил Айдос.
Инах задумался. Помутилась все же вода в тихом хаузе. Этот степняк не побоялся бросить камень. Пошли круги и теперь вот-вот берега коснутся, самого хана коснутся. Сгоряча тот сунет голову каракалпака в петлю, как сунул в петлю голову неразумного муллабачи, тем более что петля уже готова.
— Лучше не знать мнения хана, — ответил инах. Не сразу понял Айдос мысль хозяина. Однако понять надо было, и он посмотрел в глаза инаху: что в них? Ничего не увидел, ничего не понял.
— Разве не дошло до хана известие о смерти его племянника?
Инах усмехнулся невесело:
— Все племянники хана живы…
— Япырмай! — не сдержал своего удивления Айдос. Приятного удивления, хотя разговор шел о смерти. — Значит, мы убили не племянника правителя?
— Ваше счастье, — кивнул инах. — Но не следует внушать его величеству мысль, что такое убийство возможно.
Понял теперь мысль инаха Айдос и устыдился собственной несообразительности: хозяин убеждал его не говорить хану о смерти посланца Хивы. Может, и не хан направлял гонца в аул старшего бия, а сам инах? И был этот гонец простым человеком, судьба которого безразлична и правителю, и самому инаху…
— Наше счастье, — охотно принял совет Айдос.
— Берегите его…
Инах еще раз пожелал гостям мирного сна и покинул мехмонхану.
Едва стихли шаги хозяина и воцарилась тишина, Айдос шепнул Доспану:
— Сынок, выгляни во двор: действительно ли нам уготовлен покой среди благоухающих роз?
Что-то тревожило бия. Слишком много ударов нанес он хану, должен же был последовать хоть один ответный. И лучше, если он не окажется внезапным.
Доспан на цыпочках подкрался к двери, приотворил ее и выглянул наружу. Тьма лежала в саду. Но глаз пастуха все же выловил из черного тумана чей-то силуэт, нечеткий, едва приметный.
На цыпочках вернулся Доспан к бию и сказал тихо, над самым ухом: Там нукер.
— Вот видишь, хозяин побеспокоился о нас. К дорогому гостю всегда приставляют стражника, чтобы раньше времени никто не унес его бесценную голову.
Соглядатаи кунградского хакима заполнили священную Хиву. Из всех нор, из всех щелей вылезали они, подслушивали, высматривали. Глаза у них совиные, уши сусличьи: никого не пропустят, ничего незамеченным не останется. Они всех знали, их — никто. Заподозришь разве в несчастном, обряженном в рубище дервише кунградского лазутчика или в самодовольном, втиснутом в два халата купце подсыльного суфи? Столкнешься с ним лицом к лицу — поклонишься еще, пожелаешь мира и спокойствия. А если он на коне, то уступишь угодливо дорогу и на хитрый вопрос ответишь простодушно и словоохотливо.
