Желание гибели Айдоса было так велико, что, поднявшись с молитвенного коврика, старик стал искать глазами старшего бия, словно тот мог исчезнуть за эти минуты. Но не исчез Айдос. Вместе с Кабулом ломал сушняк, складывал горкой возле ямки, накидывал на огонь, не давая ему слишком высоко подняться и схватить жадными языками нанизанное на деревянные шомпола мясо.
Миром и спокойствием было наполнено все, что увидел Есенгельды, и сердце его загорелось ревностью.
— Хорошего слугу нашел себе Айдос, — направил старик ядовитое жало свое в Кабула, давнего врага старшего бия. — Держит чужой огонь как собственный.
Будь выпущена всего капелька яда, и та помутила бы разум Кабула, подняла бы притихшую ненависть к Айдосу, а старик перестарался, отдал всю злобу свою, оскорбил Кабула, унизил его бийское достоинство.
— Не Айдосов это огонь, — огрызнулся Кабул. — Наш огонь, общий.
Сделав глупый шаг, Есенгельды уже не мог не сделать второго, более глупого. Известно, затмевает злоба все разумное.
— Айдосов огонь стал общим. Как бы не сгорели вы все в нем! — прокаркал старик и затряс своей бородой как козьим хвостом.
Кадырберген, который нанизывал на веточки джан-гиля куски мяса, оставил свое дело и обратился к Есенгельды:
Ты этого хочешь, Есенгельды-ага? Или предостерегаешь?
Нахохлился старик, напустил на себя важность.
— Хотел бы, так не пошел бы следом за непутевым Айдосом, не влез бы в эту джангилевую западню. Зачем вольному степняку непролазные заросли, голова и ноги в них завязнут, станешь добычей шакала…
— Мы завязнем, значит, и шакалы завязнут, — усмехнулся Кадырберген.
— Ха, велика радость попасть на доброе кладбище. Кто потом разберет, где кости человека, а где зверя. Осквернится душа мусульманина от соседства с грязным животным.
Обижен был Кабул на Есенгельды и слова его отвергал как недостойные, но зловещий смысл, вложенный в них, смутил его. Храбростью он не отличался, хоть и был охотник: при ловле зайцев и лисиц к чему храбрость — достаточно хитрости! А тут хитростью не обойдешься. Шакалы не лисицы, они сродни волкам. Да и не о настоящих волках идет речь, о людях говорит Есенгельды, о врагах. Озираться стал Кабул, прислушиваться: не рыщут ли за кустами шакалы — четвероногие ли, двуногие ли? Ему, Кабулу, больше других грозила опасность: не расплатился он еще за беспутного хивинца, и расплаты хан может потребовать в любой час.
— Верно, что это наша земля? — спросил обеспоко-енно Кабул старшего бия. — Хозяева ли мы на ней?
