Можно было убежать потом, после того как выволокут за ноги хивинца и бросят в хлев.
Но пришла иная мысль, иная, осторожная: куда бежать? В свой аул? Так он не за степью, не за Аралом. Найдут ханские нукеры, выволокут бия из собственной юрты, как выволокли сейчас этого безмозглого хивинца, накинут аркан и — в Хиву. А там — на плаху.
Бежать нельзя. И оставаться в ауле Мыржыка тоже нельзя. Что делать? Самому накинуть на шею веревку и удавиться? С бездыханного какой спрос!
Застонал, заскулил, как затравленный волк, бий Бежать нельзя, и умереть в собственной петле не хочется. Стал клясть Айдоса. Заманил все-таки в силок, обхитрил. Теперь живым отдаст хану. И посмеется еще Прежде Кабул хотел посмеяться над старшим бием, а получилось наоборот: старший бий смеется над Кабулом. Сидит на своем высоком холме и хохочет. Впрочем, как знать… Прискачет Али, объявит о смерти хивинца — подавится своим смехом Айдос.
Подавится не подавится, смех не камень, в глотке не застрянет, а застрянет, что проку Кабулу… Хивинца-то убили не на холме совета, а здесь. И привел его сюда Кабул.
«Ойбой! Где были мои глаза, когда правил коня на холм Мыржыка? Где были уши, когда Айдос уговаривал хивинца ехать к младшему брату своему, обещая покой и радость? Вот он, покой, вот она, радость!»
Волк затравленный кидается на охотника. Кабулу хотелось вцепиться в горло Айдоса и перегрызть его. Он даже выглядывал из юрты, приближая встречу со старшим бием. Смелости Кабулу, однако, хватило ненадолго: представив рядом с собой Айдоса, он тут же сникал, уходил обратно в юрту, прятался в самый дальний край ее. Так уходит волк, который уже не собирается загрызть охотника, когда он боится, как бы не загрызли его самого.
В темноте, среди одеял и подушек, увидела бия Ку-мар, внося в юрту утренний чай.
— Кайнага, — сказала она, — позавтракайте. Сказала так спокойно, ласково, будто ничего не случилось этой ночью и в хлеву не лежит мертвый хивинец.
Налила в пиалу чаю и протянула ее Кабулу. Той самой рукой протянула, которой убила своего гостя.
«Великий аллах! — ужаснулся Кабул. — Это не жена Мыржыка, это подруга самого сатаны».
— Доченька, — произнес жалостливо Кабул, — до еды ли? Гнев хана ждет нас.
Она подняла высоко свои тонкие, как крылья ласточки, брови, будто не понимала, о чем говорит бий, будто со сна плетет он несуразицу.
— Ешьте, кайнага!
— Сношенька, мы не виноваты. Все Айдос. Он послал на наше несчастье хивинца, он велел принять его в доме Мыржыка.
