— Спасибо, туре. Не гневайтесь, туре. Мне нужно было… нам нужно… услышать это ваше сердитое слово.
Гаип-хан закрякал, захрюкал, хлопая себя ладонями по ляжкам, и захохотал:
— А помнишь ли, Мамап-бий, кто первый предсказал тебе твою дорогу, когда ты еще не сел на коня?
— Никогда не забуду, хан наш, — отвечал Маман.
— Так вот, чтобы не забылось… — продолжал Гаип-хан, распаляясь от собственного, всем видимого, гроз ного величия, а еще более от тайного незримого лукавства. — Чтобы помнилось… и во исполнение святого завета… нашего друга, твоего отца… положить конец кровной мести — раз и навсегда… Быть по сему!., даю тебе великую волю… Чует мое сердце, вижу насквозь: опаздывает Рыскул-бий не к добру. Мой тебе указ: заметишь опять баламутство, раздоры-разборы… не прощай и не мешкай, лети, как ангел Азраил, карай на месте моим именем, именем своего хана! Полно нам срамиться перед друзьями, у них на глазах… Пора браться за ум. Я велю! Я сказал!
Маман встал и поцеловал полу ханского халата.
— Слушаю покорно, хан наш.
А бии все разом поклонились в знак того, что вняли указу и указ велик.
Гаип-хан, громко пыхтя, развалился на подушках, премного довольный. Все видели, как он обвел вокруг пальца русского туре, сколь тот ни крут, сколь ни проницателен. Все видят: русский туре молчит, греет руки у очага, жмется, как прирученный зверь…
Хан хлопнул в ладоши и кивнул слуге, возникшему у двери. Подали новое угощенье — очередного барашка. К мясу русский едва притронулся, что было бы огорчительно, если бы не означало, что он усмирен; гость все пил да пил чай, как будто заливал в груди неугасимый огонь. И пока он пил чай, Гаип-хан успел шепнуть Мурат-шейху:
— Ежели расширим свое ханство — это же счастье. Не так ли, шейх наш?
— И покойнику хорошо, когда могила просторна, хан наш, — ответил Мурат-шейх.
Мало того… Гость поднялся с места и надел шапку. Он загодя предупреждал, что к ним — на один день. Но напоследок он сказал хану, сказал со значеньем, отмечая главное, что услышал в доме хозяина:
— Спору нет, это истина: народ, который живет в распрях, никому крепким другом быть не может.
А далее милостиво и почтительно принял дары Гаип-хана тайному советнику Неплюеву — бобровые шкурки отмепнейшей красоты, с серебряным отливом, и шкуру барса…
По дороге Гладышев заехал в аул Мамана — повидаться с двумя русскими, отставшими от Бородина. Взять их с собой, как собирался первоначально, поручик не мог, но те и не просились с ним, им жилось тепло и сытно, они не спешили. Одним из двоих был поп-расстрига с лиловым носом. Он балякал по-татарски и с готовностью обещался Гладышеву пособить черным шапкам писать клятвенное письмо. Другим оказался не то башкир, не то мещеряк со Среднего Поволжья, из купцов…
