Молчание.
— Не берусь предсказывать, как отнесется мое начальство к вышеозначенному… Отвечу за себя и за нижеследующее… Не знаю, помилуй бог, не знаю, как, например, я буду принимать присягу у господина Рыскул-бия? И не представляю себе его подписи на присяжном листе от имени рода кунградцев. Такого документа я в руки не возьму и полагаю, что и тайный советник Не-плюев об оную бумагу рук не замарает!
С болью в сердце слушал Маман поручика Гладышева. Маман был больше всех обрадован и больше всех напуган. Он тоже считал в глубине души, что была казнь — по законам отцов и дедов…
— Вы бросаете нас, Митрий-туре? Не поможете?
— Я не бросаю друзей, сударь. И я, собственно, послан вам помочь. Но Иван Иванович Неплюев выгнал бы меня в шею, если бы я посмотрел сквозь пальцы на это злодейство и это несчастье. Говорю в глаза господину Гаип-хану… и сказал бы хану Абулхаиру… коль скоро пришелся бы такой случай.
Упоминание имени Абулхаира поставило последнюю точку. Русский сказал то самое, что хотели здесь услы шать. Оки всё знают там, в Оренбургах, и не скрывают того, что знают. Им известен истинный лиходей. Издалека тянется его рука, но она длинна. Не зря русский сказал: это злодейство и это несчастье… Бии зашумели одобрительно.
Услышав имя Абулхаира, ободрился и Гаип-хан. Спросил даже с некоторым вызовом:
— Неужто не оставите зернышка надежды? Гладышев долго, упорно смотрел на хана, будто
спрашивая: а ты се хочешь, ты, ты? Ответил все же помягче:
— Рук не опускайте. Я хочу надеяться.
— Что велите делать? — спросил Мурат-шейх.
— Готовьте петицию, или, как вы называете, клятвенное письмо… от всего народа и от каждого из ваших родов, поскольку иные роды у вас наподобие отдельного ханства…
— Как надо писать?
— Я держусь того мнения — как выльется из души. Немне вас учить, как спеть вашу песню. Говорят, в ауле рода ябы есть известный грамотей… ахун Ешни-яз, если не ошибаюсь?
Бии переглянулись: помнит по имени — вот диво!
— И наконец, готовьте посла, которому по силам — дальняя дорога и русский язык, по плечу — великая честь и государственная забота.
Мурат-шейх как бы замялся:
— Кого советуете? Будет ли совет, кого послать?
— Оразан-батыра, господин шейх! — ответил Гладышев с внезапным новым ожесточеньем в напряженной тишине. Затем добавил, пожав плечами: — Есть среди вас один человек… Вы его все знаете. И мне стыдно, что вы, зная его, спрашиваете меня, кто этот человек…
Мурат-шейх низко поклонился, сидя на поджатых ногах, улыбаясь себе в бороду.
