— Начальству видней, — отвечал молодой. — Недавно вот, помнишь, ссыльных ловили? Немчуру? Думаешь, они зазря саботировали работу да сбежали? А они заговор готовили! Их, как предателей родины, квалифицировали по статье 58-6 и 58–14 и всех расстреляли… Может, и эти сообщники? Откуда нам знать?.. Ты в зимовье-то хорошо пошарил? Вещички там… За печкой посмотрел?
— И за печкой… — отвечал Волоченко. — Они, видать, вчерась сбежали. И привет от них… Хотите понюхать? Ну загляньте!
— Шутки отставить! — приказал молодой. — Это последнее зимовье. На плане других нет. Теперь сосредотачиваем поиск у дороги… Им деваться некуда!
— Раз надо, двигаем к дороге, — громко повторил приказ Волоченко.
Мне показалось, он не случайно так громко отрапортовал. Стало слышно, как удаляются голоса.
Господи, ужель пронесло?
Зоя, не в силах стоять, опустилась прямо на пол и прислонилась к моим ногам. А я продолжал торчать посреди зимовья. Не верилось, что этих уже не будет. Да и нервы… Как натянутая струнка. Вот-вот оборвутся.
Только стихло, мы панически хватились бежать.
Насколько мы поняли из разговора, у них не одна такая группа прочесывает лес, могут нагрянуть и другие. И не в каждой попадутся такие чудики, как лупоглазый Волоченко, пожелавший не увидеть беглецов. Ну а если бы молодой командир не был так ленив и захотел бы лично заглянуть в зимовье? Он ведь у дверей стоял!
Об этом не хотелось думать.
Мы потом прикидывали так и эдак: к чему было неведомому Волоченко нас скрыть? Пожалел или какой другой резон, скажем, не хотелось лишней возни, торопился домой? А может, он сам из пострадавших, как Глотыч, и цену знает их россказням про всяких там шпионов и диверсантов?
Но Зоя твердила свое.
— Это мой заговор, — повторяла она. — Он нас не увидел. Ему ангел глаза ладошкой прикрыл! Ты заметил, он потом еще раз заглянул? Как он вытаращился: видит и не видит… А ведь глаза в глаза! А я все шептала молитву: «Обереги!.. Обереги!».
Но свечу за этого Волоченко, подумалось, если уцелеем, — поставим. Неизвестно, как с глазами, но сердечко-то у него, подозреваю, зрячее.
Мы спешно покинули зимовье, бросив впопыхах и остаток продуктов, и даже щедро даренные ватники. Бежали в глубь леса, там нас, и правда, не обнаружил бы ни один леший. Ни тропы, ни просвета. Такая чащоба могла быть спасением для зверя, но не для человека. Мы даже разговаривать друг с другом стали шепотом, хотя знали, что здесь хоть криком кричи, ни до кого не докричишься. В таких дебрях и впрямь сгинуть недолго. Или топь поглотит, или зверь заест. Вон как Ваську-серьгу! А уж он-то тут свой да при оружии.
