– Чтобы отблагодарить его, я сочла необходимым сделать ему подарок, – произносит Эмильена. – Успокойся, ничего ценного. Пустяк, почти ничто.
– Ты хорошо поступила! – восклицаю я в приступе радости. – Что это?
– Художники – народ странный. Прямо дети. Он счел, что твое кресло выпадает из общего стиля гостиной и к тому же продавлено. Я не могла сделать ничего иного, как отдать его ему.
– Сколько банок вы использовали? – спрашиваю я обвиняемого.
Он с легким удивлением смотрит на меня. Он явно не ожидал столь прозаического вопроса, заданного в лоб.
– Не помню. Те, что нашли полицейские. Штук двадцать.
– Полицейские нашли восемнадцать банок. Тело женщины не может уместиться в восемнадцати банках.
– Конечно, нет. Остальное я захоронил, как и раньше похоронил двух первых. То есть тех женщин.
– Почему банки из-под варенья?
– Если можно сказать, по эстетическим соображениям, господин следователь.
Я вглядываюсь в него. И он опять, похоже, не издевается надо мной. Мадам Жильбер склонилась над машинкой так низко, что я не могу видеть выражения её лица, мне остается судить о её чувствах по лихорадочному стаккато пальцев по клавиатуре.
– Вы находите это… красивым? – спрашиваю я.
Он слегка пожимает плечами. В кабинете сухо и жарко, в горле пересохло, но ему твидовый пиджак, похоже, не мешает. Он сидит, скрестив ноги, будто рассказывает врачу о легком недомогании.
– Под эстетическими соображениями я понимаю философскую концепцию, – тихо произносит он. – В этимологическом смысле, если вам будет угодно. Наука чувств.
– Чувств? – повторяю я в недоумении.
– Наверное, лучше было сказать ощущений. Ощущение полноты, которое испытываешь, к примеру, когда восстанавливаешь нарушенное равновесие. Такое в моей профессии случается часто. Деталь, которой не хватает до полного совершенства, до воцарения гармонии. В отношении Эстеллы эти восемнадцать банок являются частью равновесия.
Я вдруг соображаю, что позволил увлечь себя дальше, чем хотел. Я подаю мадам Жильбер условный знак (хватаюсь за ухо и чешу кончик носа), чтобы она не заносила в протокол последний вопрос и ответ. В какой-то мере у меня возникает чувство (опять чувство…) понимания того, что он хотел сказать, но уверен, если это занести в протокол в виде вопроса и ответа или хуже того -в виде монолога, заявление обвиняемого может сойти за рассуждения сумасшедшего. А я все более и более сомневаюсь, что он сошел с ума.
– На сегодня достаточно, – говорю я.
