Туман, заполнивший комнату, то концентрировался, принимая форму человека с большой головой и длинными руками, цеплявшимися за стены и мебель, то растекался по стенам и полу, а на потолке в это время вспыхивали бледные искорки, быстро перемещавшиеся с места на место. Туман играл пространством, и Михаэлю казалось, что комната сжимается, стены начинают давить на плечи, а потом туман сыграл какую-то штуку со временем, и сразу наступило утро, солнце вспрыгнуло на подоконник и гневно хлестнуло лучами по глазам, Михаэль проснулся мгновенно, а Ребекка – минутой позже, она никак не могла выплыть из сна, который только что помнила, но уже забыла.
– Не вставай, – сказала она. – Я приготовлю кофе.
* * *
После ухода Сары адвокат долго ворочался в постели – знал, что не уснет до утра. Голова, однако, болеть перестала – разговор отвлек от боли, но не успокоил.
В доме было тихо, снаружи тоже не доносилось ни звука, тишина раздражала, Качински не выносил первозданную тишину, дома у него всегда слышны были звуки: из комнаты сына, где круглые сутки то играла музыка, то вопили футбольные комментаторы, то друзья Карела выясняли отношения или обсуждали достоинства и недостатки – просто достоинства и недостатки применительно к чему угодно: сегодня это могла быть Наоми Кемпбелл, а завтра аэробус А-380. С улицы тоже постоянно доносились какие-нибудь звуки – Качински жили в районе более чем престижном, но престиж в наши дни, похоже, связан не с тишиной и спокойствием, а с совсем иными категориями. Как бы то ни было, к звукам адвокат если не привык, то приспособился, а тишина действовала на нервы.
Лежать не имело смысла, и Качински, кряхтя, поднялся, нащупал тапочки, включил ночник, достал из портфеля ноутбук, не стал искать розетку, батареи должно было хватить на три-четыре часа, а больше он работать не собирался, ему и получаса было достаточно, он лишь хотел перечитать документ, о котором не сказал наследникам (так распорядился Стивен), и подумать еще раз о том, что делать, если так и не удастся дозвониться до Саманты, о которой наследники почему-то забывали, вот и Сара беспокоилась, подпишет ли Селия, но ни словом не обмолвилась о Саманте. Может, потому что никто из них так и не воспринял эту девушку, как живого человека? Или решили, что, если ей не достанется ничего материального, то и о духовном беспокоиться не имеет смысла?
Послание, которое адвокат вывел на экран, было написано Пейтоном через сутки после подписания завещания, пришло оно по электронной почте в виде прикрепленного файла, в самом же теле письма было сказано коротко: «Прочитайте, Збигнев, и подумайте. Пишу лично для Вас, ни для кого больше». И хотя не было сказано определенно «наследникам не показывать», это, в принципе, было понятно. Ни для кого – значит, ни для кого.
