Я хочу, чтоб ты остался верен
Женщине, которой я не знаю.
Я хочу, чтоб ключ к земному раю
Для меня был навсегда потерян.
Всякие там мишки и слоники еще не покинули привычных мест на подоконнике. Часто ее опять тянет в их круг. Впрочем, это так, минутное чувство, столь же необъяснимое, как слезы.
Как легко душе моей,
Словно снова детство, счастье…
Гулы далей и полей,
Гор сомкнувшихся запястья
Не тревожат робкий слух…
Как легко идти в тумане…
и захватывает дух
То, что ночью не обманет.
Воспоминание в Царском Селе
Детство действительно кончилось.
Хотя бы потому, что рядом идет война.
О войне у Лютика есть сведения куда более достоверные, чем газетные известия. Несколько раз в день она бывает в царскосельском лазарете, где сестрой милосердия работает ее мать.
В лазарете почти так же, как на поле боя. Здесь умирают, стонут, просят о помощи. Лютик тоже воюет как умеет: разносит обеды, моет посуду, читает газеты раненым.
Конечно, много обезьянничает. Говорит чуть иронически, устало-небрежно, кисло-пренебрежительно. Эти интонации она позаимствовала у новых знакомых и переиначила на свой лад.
Играя чужую роль, становишься другим человеком. Набираешься опыта. Угадываешь то, что недоступно сверстникам. Другие девочки ничего не видят, кроме бантов и заколок, а ей представляется финал жизни.
Утро. Осенние тени
Ярки. и солнце на ветке
Пятнами кружит. Блаженней
Дарит улыбкою редкой.
Воды прозрачны и сини…
Высох камыш шепотливый.
Серые, тусклые ивы
Каплями никнущих линий,
Струями тонкими ртути
Тянутся к тем перепутьям
Встретить ушедшие тени
Лета. И радостей тайных
Полная вянет кошница.
В трепетах необычайных
Вдруг побледневшие лица
И просиявшие очи
В небо глядят не напрасно…
Знаю, он тоже хочет
Смерти, манящей властно.
Маленькие дозы лечебны, а слишком большие смертельны. Возможно, поэтому современник видит картину не в целом, а во фрагментах. Сначала он не делает выводов, но только отмечает: жизнь, и без того нелегкая, стала еще невыносимей.
«Во время Октябрьского переворота занятия прекратились, - писала Лютик, - и я несколько раз напрасно пешком добиралась по боковым улицам только для того, чтобы впустить … испуганных девочек, приносивших панические слухи с разных концов города. Бегство Керенского, казавшегося до тех пор театральным героем, принимавшего розы и поклонение, вызывало порой негодование среди обожавших его девчонок. Он перестал быть идолом, а взамен него некого было поставить. («Не этого же плешивого, страшного Ленина, говорящего такие ужасные вещи!»)»
