Ведь было же когда-то у Львовых имение Романи рядом с Паневежем. Вековые деревья, старинный дом, охотничьи собаки… Года в три она начала заниматься французским настолько успешно, что вскоре едва не забыла русский.
Кстати, номер «Англетера» должен был стать для них и Крымом.
Если его подруге требовалось не море, но свобода, они могли и не покидать Ленинград.
Оказалось, старания Мандельштама напрасны.
Гостиничный номер не вызвал у нее никаких особых чувств.
Ну если только напомнил о других поклонниках - они тоже, бывало, становились на колени и смотрели на нее так же, как он.
Страхи Осипа Эмильевича
Некоторые увлечения Мандельштама совершенно безобидные. К примеру, он любил сладкое. Его любовь к пирожным была по большей части столь же платонической, как пристрастие к гостиничным интерьерам.
Помимо стремления необычайной силы, Осип Эмильевич чувствовал страх. Обретение почти наверняка означало катастрофу. Пирожное еще могло сойти с рук, но никак не камин или медвежья шкура.
Со временем его опасения приобрели характер чуть ли не болезненный. Едва появлялись малейшие поводы для оптимизма, он незамедлительно впадал в хандру.
Лучше неопределенность и нищета, чем сомнительные подачки судьбы!
Самых больших неприятностей он ждал от вступления в писательский жилищный кооператив.
В, казалось бы, невинном «паевом взносе» Осипу Эмильевичу мерещилось страшное «паек»:
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою…
Слово «паек» тревожило и не отпускало. В одном из вариантов стихотворения он еще и потоптался вокруг него.
И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю
Кулацкого пая пою…
Кстати, с этим кооперативом Мандельштам все предчувствовал верно. Счастья оказалось как раз с порцию сладостей: только они с женой ощутили вкус, так сразу лишились всего.
С некоторых пор Осип Эмильевич боялся всякой удачи: он точно знал, что если ему оказывают знаки внимания или даже пропускают без очереди, то это не к добру.
«Ни к чему и невпопад»
Самые нехорошие предзнаменования были и до камина с медвежьей шкурой. Вообще в этой истории предчувствий явно больше, чем осуществлений.
Едва ли не с первых дней знакомства с Лютиком у Мандельштама выговорилась формула. На языке стихов происходящее называлось: «ни к чему и невпопад».
Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.
Конечно, «ни к чему и невпопад» - это не только о ней, но и о нем.
